Болтунья

Болтунья

Теплый ветер, доносившийся с побережья, к вечеру будто похолодал; повеяло свежестью. Дети, весь день игравшие на горячем, солнечном песке, засобирались домой; те, кто постарше, несли с собой и добычу: белые, с поперечными коричневыми полосками, завитушки морских раковин. Волны, не на шутку разгулявшиеся, смыли понастроенные песочные замки; маленькие грязные сандалии то и дело проваливались в изрядно размокший сыпун. 

Ерх курил, привалясь к стволу высокого, росшего возле дома дерева. Глядел на полуразрушенную ненадежную кровлю, прикидывая, как лучше наложить очередную заплату. Запах табака вился густой струей, просачиваясь в прозрачный холодеющий воздух. 

В покосившуюся от времени стену врезался стремительный комок; врезался и рухнул, кувыркнувшись, на нагретую землю. 

Ерх подошел; близоруко щурясь, поднял еще теплое тельце. Черное поникшее оперение в лучах вечернего солнца отливало фиолетовым и зеленым; отдельные перья еще топорщились, будто птица силилась жить вопреки кому-то. 

Сказал задумчиво вслух: 

— Гроза, видно, будет… Заплутал, бедняга… 

Испачканное детское личико высунулось из-за спины, золотисто-карие глазенки с ужасом воззрились на ворона; загорелые руки затеребили темно-рыжие кудри. 
— Дедушка… 
— Что, Сабия?.. 

Сбоку мелькнуло черное; две птицы упали на высохшую, вьющуюся дорогу, перебиравшуюся через высокий холм, бегущую в сторону небольшой деревушки. 

— Сабия… 

Она заплакала беззвучно; слезы текли, размазывая дневную грязь по лицу, раздвигая её двумя блестящими солеными дорожками. Потом заревела, настойчиво, в голос: 
— Дееееда… Я не хотела! Деда, я больше не буду!.. 

Ветер усилился; из него разом исчезло все тепло. Дул ледяной, незнакомый, порывистый чужак; вокруг стремительно темнело, будто собиралась гроза. 

Ерх поднял голову. 

Небо почернело от сотен бьющихся крыльев. Огромная, невообразимая стая шла на деревню. 

— Быстро в дом. 

Цветастая юбка мелькнула простеньким узором: оранжевые, красные, синие треугольники толпились на легкой ткани правильным хороводом; сгорбившаяся, давящаяся рыданиями спина скрылась в дверном проеме. 

Ерх выколотил трубку о высокий, тугой ствол дерева. 

*** 
Как-то так повелось, что женщины в их семье не доживали и до сорока. Жена Ерха умерла в родах, произведя на свет крошечную девочку с красным, сморщенным личиком. Старая Йерга, опытная повитуха, только разводила руками: тощая уж больно роженица, бедра узкие, один живот и торчал спереди, как и разродилась-то, непонятно… 

Второй раз Ерх так и не женился; не приветил ни соседку из ближайшего к ним дома, подарившую маленькой Аланке две красивые юбки; ни ту, что приходилась родней самой Йерге. Не тронули его сердце ни вылепленные умелыми руками сладости, ни яркая девичья, на вырост, кофточка. Со временем желающих становилось все меньше, а вместе с ними иссякал и поток даров. 

Дочка оказалась верткой, шустрой и ветреной; порой отцу приходилось с ней нелегко. Но вечерами Ерх, мастеря очередной деревянный кораблик, смотрел, как Аланка возится у его ног, строя домик для муравьёв из зелёных, широких листьев, и задумчивая улыбка проскальзывала по его вечно хмурому лицу. 

Аланка выросла в стройную, ладную девушку; да только кто же возьмёт в жены последнюю нищенку? Судьба, однако, подбросила ей другое богатство: одним ранним утром на их берег выбросило лодку — с крепким, светловолосым юношей. 

Чужак пришелся к дому; с молодыми, сильными руками, закипело хозяйство. Чаще стала смеяться юная хозяйка; Ерх одобрительно поглядывал в сторону будущего жениха. 

Уговорились на осень. 
В последнюю неделю лета юноша исчез, а вместе с ним пропала и новая, только склоченная лодка. 

«Море принесло — море и унесло», — рассудил просто Ерх, и стало все бы по-прежнему, да только перед холодами выяснилось, что Аланка понесла дитя. Отец отверг здравые предложения соседей о том, что не мешало бы выбить всю придурь из хорошенькой головки поркой; дитя родилось в срок и оказалось похожим на мать; только вот волос на голове был не тёмным: мягким, шелковистым белым пушком. 

Счастье оказалось коротким. 
На шестой новый месяц молодая мать простудилась; когда луна налилась круглым боком, Алана отошла в мир иной. 

Уже постаревший рыбак вновь остался один; и вновь с маленьким ребёнком на руках. Деревенские жалели его; женщины приходили понянчиться; нашлась даже кормилица. 
К году пух сменился чистой, яркой рыжиной. 

Люди начали шептаться. Все помнили, что отец Сабии был не из здешних мест. Но помнили и другое. 
Местные гордились своими чёрными, как сажа из приличного очага, кудрями; однако иногда, раз в пару столетий, рождалось здесь дитя с иным, рыжим цветом волос. Болтунами всегда оказывались мальчики; случалось и такое, что болтуном оказывался белый, как морская пена, младенец; но рыжеволосых девочек в деревне отродясь не рождалось. 

Болтунов не любили. 
Их обходили стороной, с ними не вступали в разговоры; ребёнок заранее был обречен на одиночество. Бывало, что родители сами отказывались от подросшего малыша; был случай, что и изгоняли из деревни. 

Как-то Ерх рубил дрова; подскочившая малышка взвизгнула от восторга: 
— Деда, до чего же ловко у тебя выходит! 
Топор приземлился точно на правую голень; повезло ещё, что обухом. 

Охромевший Ерх растерял былую веселость. Сердце старика почуяло неладное; и не напрасно. 
Дочери Йерги Сабия, похвалив вкусное угощение, испортила чудный, только что сваренный суп; знакомый мальчишка растерял пол-стада коров, все потому, что девочка имела неосторожность сказать, что из него выйдет хороший пастух. 

Все, чему радовалась Сабия, билось, терялось, ломалось, выходило людям боком. К восьми годам Ерх никуда не выпускал внучку дальше дома, старшась, что озлобленный сосед выплеснет на ней гнев после очередной похвалы. 

Девочка стала чаще молчать; она боялась иной раз даже подумать о хорошем, чтобы не накликать беды. Деревенские дали понять Ерху, что ещё одна неприятность, и жизни им не будет даже на отшибе. 

*** 
Сборы были недолгими. Глиняная кружка, пара лепешек, тонкое, прохудившееся одеяло. Они вышли на тропинку тогда, когда над селением прошёл ливень из умирающих птичьих тел. 

Ерх торопился. Кто знает, как скоро люди осмелятся выйти из плотно затворенных домов. 

Тропинка свернула и потерялась в лесу. 
Сабия, всхлипывая, пробиралась сквозь шипастые заросли; противные колючки дергали, рвали юбку. Мокрая от слез рубашка измялась, скомкалась, задираясь до худенькой груди. 

Старый рыбак шел сзади — хмурый, сосредоточенный. 

Взобрались на холм, потом на другой, выше. Ерх, помедлив, обернулся. 
Небо расчистилось, вечерне поголубело. 
Земля внизу казалась измазанной пятнами черной краски. 

К подножию первого холма подбиралась группка людей; вслед за ними, со стороны деревни, тянулась длинная вереница других. 

Ерх моргнул. 

— Быстрее, Сабия!.. Быстрее! 

Только бы успеть… 
Они рвались сквозь чащу; детские еще ноги где-то потеряли одну сандалию. Девочка прихрамывала, но бежала впереди. 

В груди зажгло. 
Ерх остановился, вытер со лба пот, попытался вздохнуть: словно чьи-то пальцы сдавили морщинистую шею. 
Лютый пожар перекинулся влево, ударил в плечо. Левая рука отнялась; старик схватился за немеющее предплечье. 

— Беги, внучка!.. 
— Деееда! Деда, что с тобой, бежим, ну же, бежим, скорее… 

Сабия подскакивала на одной, здоровой ноге; тянула, тормошила присевшего на землю Ерха. Рыбак отрицательно помотал головой; с трудом втянул в себя воздух. Может, оно и к лучшему; он даст внучке немного времени. 

— Не могу… Беги… помнишь, куда я тебе говорил… 

Кружилась голова; сердце обмирало; удар, тишина, удар, тишина… 

— Беги!.. 

Сабия с плачем оторвалась. Оглянулась в последний раз; мелькнули среди шипастых плетей голые коленки; заалели свежие ссадины. 

… Они пришли, когда перед глазами выстроился белый, слепящий тоннель. Расправа была коротка, но старик этого уже не почувствовал. 

*** 
Лодка оказалась на месте. Сабия помнила, как они частенько приходили сюда, на берег; девочка собирала ракушки, а Ерх долбил и долбил деревянный короб. 

Одно весло было готово полностью; другое, недоделанное, лежало недалеко от песчаной отмели. 

*** 
Спустя десять лет в деревню пришла девушка с потемневшими от времени глазами; с почти черными, беспорядочно вьющимися кудрями. Сказалась сиротой, жившей по соседству. 

Одна из семей приютила чужачку; вскоре оказалась, что приемная хорошо шьет, плетет еще лучше, а уж как пляшет — слов нет! Одна беда — девчонка оказалась на редкость молчаливой. 

— Уж лучше так, чем болтунья… — говорили люди. — Помните Сабию?.. 

Свадьба с внуком давно умершей повитухи вышла шумной, веселой. Новобрачная за чашей крепкого околехао ясно, радостно улыбалась. 

— Ваша деревня приняла меня, как родную. За доброе дело будет она процветать; через пять весен придет сюда невиданное благоденствие! 

Гости одобряюще закричали. 

*** 
Спустя четыре года чужачка умерла в родах, произведя на свет краснощекое, веселое дитя. Крошечные морщинистые пальчики смешно махали в воздухе; маленькая головенка была сплошь покрыта мягким, белым пухом. 

К году пух сменился яркой, чистой рыжиной.