Bonjour, Nicolas!

Глава 9

24 декабря 1925 года, Лондон
Генри Уилсон, приладив к глазу монокль, недовольно осматривал платье жены. Золотистое, из легкой газовой ткани, оно, при том, что почти не оставляло открытого обозрению тела, все-таки больше открывало, чем скрывало – этой своей воздушностью и почти прозрачностью. Оно переливалось, поблескивало и сидело на ней невероятно хорошо, слишком хорошо. Пожалуй, никогда в жизни она не была красивее. Даже в те времена, когда он подобрал ее.
- А завтра все лондонские газеты напишут, что жена Генри Уилсона одевается, как падшая женщина! – рассерженно заявил Генри. – Ты хочешь, чтобы об этом я читал за рождественским завтраком?
- Перестань, Генри, - равнодушно ответила Клара. – За своим рождественским завтраком ты прочтешь о том, что твоя жена вновь стала иконой моды и законодательницей стиля. Или что ты там заказываешь журналистам, чтобы они писали обо мне и тебе?
- Ты сама не видишь, на кого сейчас похожа? Мы будем с тобой вместе, рядом встречать гостей. И как мы будем выглядеть? Как престарелый муж-рогоносец и его слишком молодая супруга в поисках нового любовника? Прелестный водевиль! Ты в таких играла?
- Я и не в таких играла. И никогда не скрывала этого от тебя. Но я никогда за всю нашу совместную жизнь не давала тебе повода говорить о себе в подобном тоне.
- Не давала, потому что знала, чем это чревато для тебя! – рявкнул Генри, однако лицо его заметно расслабилось, монокль он убрал в карман и даже почти улыбнулся. – Я очень рекомендую тебе надеть что-нибудь попроще, Клара. У тебя есть в запасе еще целых двадцать минут. Успеешь придумать – твоя гардеробная больше нашей гостиной, - он взял ее за руку и, поцеловав в щеку, добавил: - Будь умницей, дорогая. Я жду тебя внизу.
Клара смотрела вслед мужу и думала, как так получилось, что двенадцать лет назад она благодарила судьбу, которая, как ей казалось, вновь улыбнулась, устроив встречу с Генри Уилсоном – талантливым режиссером средних лет, имевшим имя и репутацию в театральных кругах Англии. В Париж он приехал по приглашению хозяина одного частного театра ставить новую пьесу. А познакомила их Жанна. Уилсону нравилось посещать богемные места, о которых он был, конечно, наслышан, и где однажды его и встретила вечно общительная Жанна.
Клэр было с ним интересно. Сначала их встречи проходили в шумных компаниях, но все чаще они стали бывать только вдвоем. Как-то незаметно для девушки, они начали проводить вместе и вечера, а когда у них совпадали свободные дни, то выезжали за город. Впрочем, уже скоро эти отношения пошли совсем не по плану, намеченному Клэр. Она хотела лишь заполучить роль в новой пьесе небезызвестного режиссера, но Генри поставил ей условие: либо она выходит за него замуж, либо остается в своей оперетте, вполне возможно, что навсегда.
- Зачем вам это нужно, мистер Уилсон? – ошеломленно спросила его Клэр, едва не поперхнувшись кофе, который они пили на маленькой террасе на редкость не богемного кафе.
- Затем, что ты мне нравишься. Затем, что ты будешь только моей актрисой. В тебе есть кое-что, что можно развить. То, что еще не испорчено другими режиссерами. Вдвоем мы составим неплохой дуэт. И затем, что ты будешь благодарна мне за это.
- Не боитесь, что из меня совсем ничего не выйдет? – уже хитро улыбнулась ему девушка.
- Не боюсь, не в твоих интересах. Ты будешь стараться. Свою выгоду ты тоже получишь, обещаю. И она тебя вполне устроит.
Клэр согласилась. Плюсов, которые она получала от этой сделки, было значительно больше, чем минусов. Другого такого шанса могло больше не представиться никогда. Теперь она звалась Кларой Уилсон. А ее сын – Ноэлем Уилсоном. Генри сам выразил желание дать мальчику свою фамилию. Клара не возражала…
- Миссис Уилсон, вас к телефону, - вырвала ее из воспоминаний горничная. – Представились русской фамилией. Оу… Ау-вёр-шин.
Клара, все еще уверенная, что ей послышалось, подошла к телефону и взяла трубку, заметив, как дрожат пальцы.
- Николя?
- Я нашел твой номер в телефонном справочнике, - донеслось до нее сквозь потрескивание.
- Что-то случилось?
- Случилось. То есть, нет… Ничего не случилось.
Молчание. Краткое. Как целая вечность.
- Клэр, нам нужно увидеться.
- Где?
- Мне все равно где. Где скажешь.
- Где ты сейчас? – нетерпеливо спросила Клара.
- Parliament St. Тут бар «Красный лев». Я могу подождать тебя там.
- Я буду через сорок минут.
Клэр вызвала такси к соседнему дому, схватила с вешалки плащ, в котором горничные в дождь выходили во двор, и выскользнула за дверь.
Дороги она не помнила. Дороги не было.
Зайдя в бар, Клэр улыбнулась. Как давно она не бывала в таких местах. И осмотрелась в поисках Николя.
Он увидел ее сразу. Едва она вошла и остановилась на пороге. Медленно приподнялся из-за своего столика в самом дальнем углу, вглядываясь в ее лицо, в ее тонкую фигуру, будто пытаясь запомнить это мгновение. И молча кивнул на стул рядом с собой.
Не отрывая взгляда, Клэр прошла к нему. Сбросила плащ и присела.
- Хорошо, что ты позвонил, - прерывающимся голосом сказала она.
А он внимательно осматривал ее платье. Или ее в этом платье. Или то, что дорисовывало воображение.
- У вас вечеринка? Прости, я не подумал, что сегодня за день…
- Хорошо, что ты позвонил…
Он позвонил… Потому что не позвонить ей в этот вечер было немыслимо. Потому что жизнь без нее не имела никакого смысла. Вернее, наверное, смысл был. Но счастливее от этого не стал ни один человек. Вернувшись с последней лекции в этом году в Лондоне, он обнаружил в номере короткую записку от Веры.
«Уехала к Бов. Ты по-прежнему можешь на меня рассчитывать, но теперь уже точно только как на друга. Будь счастлив».
Он долго сидел, глядя на эту записку и толком не понимая, что в ней написано.
А потом решился.
- Я завтра уезжаю. Хотел устроить прощальный ужин.
- Уже завтра… так скоро, - она рассматривала его лицо. Понимая, что помнила его совсем иным. Не просто моложе. В ее воспоминаниях он был разным. Он был живым. Когда кричал на нее в коридоре московской гостиницы. Когда в темноте крался вместе с ней в гостиную, чтобы показать ей елку. Даже когда она прощалась с ним. А теперь… Он словно застыл. Красивый музейный экспонат. И только в колледже он был другим. Но ей никогда не разделить с ним этой стороны его жизни.
Ну и пусть! Пока она вполне может разделить с ним рождественский ужин.
- Это очень хорошо, что ты позвонил, - радостно рассмеялась Клэр.
- Я нашел твой номер в телефонной книге.
Она тоже изменилась. Как изменилась… Совсем почти ничего не осталось. Стала красивее, спокойнее. От драгоценного камня, на который наслоились куски породы, словно бы сбили эти самые слои, и придали ему граней, но сверкал он теперь совсем иначе. И все равно она была той же – сердцевина не меняется.
- Что ты будешь? – спросил он, не отводя взгляда от ее глаз. – Говорят, здесь хорошие вина.
- К черту вино! Я буду эль. И жареное с кровью мясо.
Николай улыбнулся и едва удержался от того, чтобы подмигнуть ей.
Он сделал заказ. И пока они ждали, толком не знал, о чем сейчас говорить. О чем позволено говорить.
Потом спохватился. По-дурацки нелепо полез в бумажник и вынул из внутреннего кармашка маленький медальон. Тот самый медальон, только уже без голубой шелковой ленты. Где и когда затерялась эта лента, он не знал. Безо всякого предисловия протянул ей. И тихо сказал:
- Я бы надел его тебе, но не на что. Пожалуйста, возьми.
Клэр на мгновение прикрыла глаза. Положив украшение на свою ладонь, провела по камее пальцами.
- Если ты настаиваешь… Хотя мне по-прежнему кажется это неправильным. Ведь это не безделушка, как ты пытался меня уверить, верно? И как много сегодня у тебя осталось на память о твоей семье?
- Если не осталось семьи, то к чему память? Нет, Клэр, мне приятно было бы думать, что он все-таки у тебя. Может быть, пригодится в каком-нибудь спектакле.
Его сестру застрелили в восемнадцатом. Случайная пуля, когда Варя и Вера шли домой из лавки, где меняли золотые побрякушки на хлеб, немного соли и картофель. Она промучилась после того два дня. Его родители умерли от брюшного тифа спустя полгода. Отец в начале последней ноябрьской недели. Мать – в конце. Он сам прошел войну без единой царапины. Была лишь одна небольшая контузия в войне против немцев, когда еще оставались иллюзии нерушимости привычного мира.
- Ты права, есть вещи правильные и неправильные. Но сейчас просто поверь мне.
- Хорошо, - она улыбнулась. – Но тебе все же придется его надеть.
Она сняла с шеи цепочку с какой-то подвеской. Кажется, это Генри подарил когда-то… Подвеску убрала в карман плаща, надела на цепочку медальон и протянула Николя. Он встал из-за стола, взял протянутое украшение из ее рук, чуть скользнув пальцами по ее ладони, обошел вокруг и, перекинув цепочку через шею, застегнул. Потом быстро наклонился и поцеловал ее щеку – так обыденно и по-хозяйски.
- Joyeux Noël, Claire, - шепнул он ей на ухо, отстранился и вернулся на место.
- Спасибо, - она снова провела пальцами по камее, теперь уже висящей у нее на груди. – Ты когда-нибудь еще будешь в Лондоне?
- Наверное. Если не умру от какой-нибудь страшной африканской болезни, - засмеялся Николай.
Клэр удивленно смотрела на него.
- Мне не кажется это смешным.
- А мне кажется это смешным до колик. Пройти две войны и умереть в Африке при раскопках, - он улыбнулся, но при виде выражения ее лица, улыбка стерлась с губ. – Прости. И не бери в голову.
- Зачем ты так? Ты вправе считать меня самой гадкой, но это не значит, что я стану смеяться над твоей… - она замолчала, не смея произнести вслух слово, которым он бросался так легко.
- Я никогда не считал тебя гадкой. Я любил тебя.
- Я знаю, - прошептала Клэр, не глядя на него.
- Я и сейчас тебя люблю.
Она сглотнула подступивший к горлу ком. Это могло бы показаться чудом, что спустя столько времени они сидят вместе накануне Рождества, и он объясняется ей в любви. Любви, длившейся пятнадцать лет. Это могло бы показаться чудом. Но Клэр никогда не верила в чудеса. Даже в детстве.
И она улыбнулась ему.
- Это хорошо, что у нас и теперь было так мало времени. И нам некогда было жалеть и обманываться. Но если ты когда-нибудь снова окажешься в Лондоне, позвони, пожалуйста.
- Разумеется, - он откинулся на спинку стула и легко вздохнул. – Теперь, когда я знаю, где ты, так легко тебе от меня не избавиться, дорогая.
Когда им принесли заказ, он уже рассказывал ей какие-то глупости о своей работе – что-то совсем неважное, отстраненное, не имеющее значения. Он смотрел, как она уплетает свое мясо, запивая его элем, ровно так же, как когда-то давно смотрел на быстро уменьшающуюся пирамидку из пирожных. Много курил и чуть болтал носком ботинка под музыку, которую играл удивительный аккордеонист, сидевший в углу паба. И никогда в жизни он не был счастливее, чем теперь.
- Генри считает, что будущее теперь за Америкой, - бесцветно сказала она вдруг.
- Может быть. Пожалуй, даже спорить не стану. Я мало что понимаю в будущем. Моя стезя – это рыться в прошлом.
- Он думает о том, чтобы переехать туда.
- Новые возможности. Наверное, это хорошо для твоей профессии. И когда-нибудь, когда ты будешь за океаном, я стану ходить в кинотеатр, чтобы посмотреть на тебя.
- Наверное, это хорошо… А ведь ты считаешь, что все это несерьезно? То, чем я занимаюсь.
- Не более несерьезно, чем раскапывать останки. Ты очень много ради этого сделала – как это может быть несерьезным?
Аккордеонист заиграл чуть громче, врываясь в мысли и почти вырывая душу. Николай рассеянно отодвинул пепельницу и с улыбкой проговорил:
- Совсем забыл сказать тебе спасибо за то, что познакомила с Ноэлем.
Она усмехнулась.
- Ты был не против прокатиться, а мне хотелось увидеть сына. Я знала, что он не приедет к Рождеству, - и, глядя прямо ему в глаза, спросила: – Он понравился тебе?
- Самый лучший сын на свете, - так же, глядя ей в глаза, ответил он.
- Я знаю! – рассмеялась Клэр.
- Теперь и я знаю.
Аккордеонист заиграл танго – новый танец, от которого сходила с ума Европа. И в то мгновение Николай вдруг понял, отчего, потому что и сам немного потерял голову. Это было особенно смешно, принимая во внимание, что принято считать, будто в его возрасте голова уже крепко сидит на шее. Он затянулся сигаретой, а потом резко поднялся, затушил ее в пепельнице и подошел к ней. Не говоря ни слова, не улыбаясь так, как обыкновенно улыбался в этот вечер, протянул ей руку.
Она чуть повела головой и подала ему свою.
Под резкий звук, словно оглушивший ее, почувствовала, как сквозь пальцы руки, которую он крепко сжал в своей ладони, проникло под ее кожу что-то лихорадочное, что возбуждало и пьянило. Она подчинялась его уверенным шагам и поворотам. В тесном баре, где так мало места для танца, при тусклом свете, где их никто никогда не узнает, где так легко притвориться, что нет ни прошлого, ни будущего. Мелодия, страдая, вырывалась из-под пальцев музыканта. А ей казалось, что пальцы Николя обжигают ее кожу сквозь тонкую ткань платья. Она чувствовала терпкий запах табака, от которого кружилась голова, и шумело в ушах. А он сходил с ума от запаха аниса – того же самого, прежнего, так нелюбимого им. Кто из них изменился, Господи, если он держит ее в объятиях и неумолимо теряет голову от ее духов? Когда они были единым целым – пусть только сейчас, пусть только в этот момент. Когда их соединило движение, сбившееся дыхание, бьющиеся сердца. Когда ничего другого уже просто не существовало.
Аккордеон взволнованно всхлипнул, и в наступившей тишине Клэр на полувздохе замерла в руках Николя.
Все решил один миг. Его глаза сверкнули прежним зеленым светом, который, казалось, погас навсегда, а оказался жив-живехонек, и он стремительно наклонился к ней, коснувшись ее губ своими губами. Боясь двинуться с места, она знала, что покорно позволит все: целовать, владеть, прогнать. Если он захочет. Пока у них есть еще несколько часов. Потому что завтра каждый вернется в свою привычную жизнь. А потом им обоим не хватило дыхания. И, несмотря на то, что прерывать этот поцелуй было так же немыслимо, как прерывать собственные жизни, они медленно отстранились друг от друга, продолжая смотреть друг другу в глаза.
- Клэр, я… - хрипло выдохнул он.
- Что? – сплетая свои пальцы с его, спросила она глухим голосом.
- Я хочу, чтобы ты уехала со мной.
Не давая ей ответить, он крепко взял ее за руку и повел назад, к их столу, будто нарочно давая ей эти несколько мгновений, чтобы опомниться. Помог сесть, придвинул к ней свой стул. И сел близко. Так, что теперь их колени соприкасались.
- Стоит ли что-то менять? Все давно устоялось, наладилось, - она на мгновение задумалась. – Минутная слабость не должна становиться причиной разрушенных жизней, ты не находишь? Да, я жалею, что тогда приняла… не то решение. Но сейчас уже поздно что-либо менять. Это затронет мою семью, твою жену…
- Да, я это знаю, - спокойно ответил он, придвигая к себе пепельницу. - И потому ничего не прошу. В отличие от меня, тебе есть, что терять. Но это не меняет главного. Я хочу быть с тобой.
- И как ты это себе представляешь? – прозвучало насмешливо.
- Очень просто. Однажды ты постучишь в дверь. Я открою. И ты скажешь: «Здравствуй, Николя». Замечательно, не правда ли?
- Что при этом скажет твоя жена? – Клэр зло посмотрела на него.
- Я думаю, она ничего не скажет, - отозвался Николай. – Потому что у меня больше нет жены. Только на бумаге, но это поправимо.
Она долго смотрела на него, снова пытаясь запомнить каждую черту его лица, выражение и новый оттенок его глаз, каждое движение пальцев, когда он прикуривал или стряхивал пепел. Все это надо было запомнить. Навсегда.
- Не будем ничего усложнять… Прости…
- Да куда уж проще, милая. Хочешь десерт?
Отстраненно подумав о том, что в ее жизни ни разу не было ни одного счастливого Рождества, Клэр рассеянно кивнула.
- Пусть будет десерт.
Он заказал что-то немыслимое, кремовое, но, кажется, этот вечер был теперь уже безнадежно испорчен. А может быть, наоборот. Лучше его не вспоминалось ничего.
Потом они вышли на улицу и, кажется, почти совсем не говорили. Он поймал для нее такси. Напоследок снова поцеловал, теперь уже совсем привычно, будто между ними всю жизнь так заведено. И глядя, как она уезжает, исчезая в ночной тьме и вечном лондонском дожде, он думал о том, что ей, должно быть, придется врать мужу, куда она пропала в рождественскую ночь.