Босиком за принцем.

№1

 Сложно сказать, что я больше ненавижу делать: ждать или убираться. Но сейчас мне приходится делать то и другое одновременно, так как я натираю эти ненавистные полы в нашей прихожей и жду, когда же мой папа соизволит прийти домой. Нет бы приходить всегда в одно и то же время, так ведь нет, разброс может составлять полчаса-час, поэтому всегда, начиная с семи часов вечера, я принимаюсь за какое-нибудь особо грязное дело: мытье полов, чистка камина, стирка... А, вот и он.

      Нахмурив брови при виде моей сгорбленной фигуры, он пробасил на весь дом:

- Опять? Ты опять за свое?! Сколько уже можно говорить, чтобы ты так не делала!

      Из соседней комнаты выскочила перепуганная до смерти мачеха, в принципе, неплохая тетка. Клуша, конечно, но сойдет. Хотя она меня все равно бесит и своими причитаниями, и глупыми заботами и неспособностью справиться со мной. Вот и сейчас она запричитала перед папой:

- Дорогой, я ей говорила-говорила, чтобы она не трогала тряпку, к тому же мы уже мыли здесь сегодня полы. Но она же все равно схватила и давай мыть, говорит, что папе не понравится, если тут будет пыльно. Я же старалась...

- Она - моя дочь, и может делать, что захочет. Но каждый день убираться! Стирать! У нас что, слуг нет? - разразился папа очередной грозной тирадой. Все, на сегодня моя задача выполнена, и я могу честно уйти в свою комнату, пока они тут разбираются между собой.


      Жаль, я плохо помню свою мать. Помню только постоянные объятия, теплый шепот, ее веселые песенки, с которыми она приходила ко мне по утрам. Поэтому утро - это мое самое любимое время дня. Папа ее тоже очень любил, потому что иногда даже сейчас, спустя десять лет, он может прослезиться, когда мы с ним вспоминаем про маму. 

      Совсем не помню тот период, когда мы жили с ним вдвоем. Но именно после смерти мамы, папа стал работать в два раза больше, уходить раньше, чем я вставала, и приходить уже поздней ночью. Потом он стал ездить в поездки на две-три недели, оставляя меня с няней, милой уютной женщиной, от которой всегда пахло детским мылом. Именно она научила меня шить, убираться, готовить, словом, всем самым нужным занятиям для девочки, от которой не ждут ничего, кроме замужества и материнства.

      Из очередной своей поездки папа вернулся не один, а уже с женой и с ее двумя дочурками примерно моего возраста. Он сказал, что долго выбирал достойную женщину, которая сможет мне заменить мать, кроме того, в доме будут девочки, с которыми я смогу играть. Боюсь, что папа слишком часто отсутствовал дома и не заметил, что мне уже стукнуло четырнадцать, и мне уже не нужна ни мама, ни подружки, тем более, такие фальшивые. 

      Сначала моя мачеха попыталась взять меня лаской: все время сюсюкалась со мной, угощала плюшками, сама шила для меня платьица, как для куклы. И сестрички были под стать, тащили меня поиграть в классики, дочки-матери, еще в какую-то дребедень. А меня бесили их заигрывания. Конечно, у них не было выбора, кроме как попытаться подружиться со мной, ведь я - единственная наследница папиного богатства, а папа за эти годы очень хорошо разбогател и стал первым купцом в нашем городе. И если я захочу, папа может выгнать их из моего дома в любой момент. Поэтому меня и тошнило от их приторных заискиваний, что я им открыто и показывала.

      Последней каплей стала попытка мачехи научить меня грамоте. Видите ли, ее дочки уже умели неплохо читать, писать и считать, а я, вроде как круглая дура, такая большая, а ничего не могу. Я упиралась, как могла. Я устраивала истерики, била посуду, ломала игрушки у ее дочек, рвала учебники, убегала в сад и сидела там целыми днями. Но, как оказалось, я поступала очень недальновидно. В очередной приезд мачеха нажаловалась на меня папе, и он очень сильно отчитал меня. Я, как дочь старшего купца и наследница состояния, была обязана знать грамоту и отлично считать, иначе как я пойму, сколько у меня денег или что меня обманули на рынке. Если я продолжу оставаться такой же дурой, то тогда наследство перейдет не ко мне, а к мачехе и сестрам, ведь они уже умеют делать все, что нужно. 

      После такого нагоняя, а точнее после четкого понимания, кто я и где я буду из-за этих трех самовлюбленных клуш, мне пришлось начать заниматься всей этой грамотой. Чтение открыло передо мной такие горизонты, какие мне раньше и не снились. Счет увлекал своей логикой и занимательностью, одним из любимых дел стало решение заковыристых задачек, самые интересные из них задавал мне папа на примере своей торговли. Но мою ненависть к этим трем уже невозможно было ни уменьшить, ни преодолеть.

      И вот, в одной из книжек, я нашла способ хоть как-то досадить им. Я стала вести себя совершенно противоположно прежнему поведению. Каждый раз, когда папа оставался хоть ненадолго дома, я старалась максимально услужить мачехе, я кипятила чай и сама разливала его в кружки, не давая прикасаться к ним слугам, я готовила им всем завтраки, вставая раньше петухов, я подносила ей забытые или потерянные вещи, и все это с раболепным видом и заискивающим взглядом. Сначала папа радовался, что мы нашли с ней общий язык, но через какое-то время он все больше хмурился, вглядывался в мое лицо, сердился на мачеху. Я даже слышала, как он с ней впервые поругался в своей спальне. Помню, на следующее утро мачеха подошла ко мне и спросила, неужели она настолько строга со мной? неужели я ее боюсь, ведь она никогда не поднимала на меня руки и не повышала голос? На что я только и ответила ей, низко приседая в реверансе: "Нет, маменька. Вы всегда очень добры ко мне, маменька. Разрешите, я пойду?". Она расплакалась и ушла обратно в комнату, где я опять услышала гневное бурчание отца. Видимо, он подслушивал наш разговор.

      Самой оригинальной, на мой взгляд, местью стала идея насчет имени. После особенно долгой отлучки моего папы я перестала отзываться на свое имя, точнее, отзывалась не сразу, через несколько секунд. Он, конечно, спросил, в чем же дело. Я сказала, что хочу, чтобы он стал меня называть Золушкой, и при этом бросила искоса взгляд на мачеху, как бы ища у нее одобрения. Папа сразу же взревел, как раненый бык: "Какая еще Золушка? У тебя есть свое имя, данной твоей матерью, а не этой...". Мачеха опять бросилась в спальню в слезах. А мне еще пришлось поумолять папу не злиться на "маменьку" и разрешить мне отзываться на Золушку, потому что "как бы худо потом не было". Он опять зарычал и кинулся в спальню за мачехой. С этого момента, когда мне хотелось особенно досадить мачехе, я всегда вспоминала про Золушку.