Бубен и Вешка

Бубен и Вешка

Мать говорила: «Чем южнее, тем люди тупее». Не то, чтоб сама она была шибко умной – а то не жила бы в такой нищете, – но тут оказалась права. В дороге Дерген часто вспоминал ее слова.

Да, южане славились изворотливостью, старались схитрить, торговались до изнеможения. Но были при этом так беспечны и простодушны. Сперва не верилось, что они и правда любому чужаку открывают свои подлинные имена. Дерген-то с детства уяснил – нельзя так делать. Кто знает, кого встретишь, вдруг это сильный колдун или жрец, вывернет твою душу наизнанку, и станешь его рабом. Потому, когда спрашивали: «Кто такой?», Дерген называл имя родной деревни. В долинах и предгорьях севера этого хватало, а как добрался до степей, стало тяжко.

Люди смотрели недоверчиво. Не нужно быть чародеем или слугой духов, чтобы отличить настоящее имя от детского прозвища или взрослой клички, и уж тем более – от названия деревни. Старались допытаться, а то и гнали прочь. «Добрый человек имени не скроет, а дурного на порог не пущу». «Не назвался, так и катись к безымянному зверью на водопой». Пытался объяснить, но без толку. Гостевые дома манили изгибами ярких крыш, запахами еды и перезвоном колокольчиков, но хозяева как один попадались злые. Вот Дерген и перестал заходить в приюты для странников. Незаметно пробирался в дома и амбары, брал припасы втихомолку и шел дальше. Так южане и теряли свое добро и выгоду, – он же не прочь был отработать, вовсе не прочь. Тупые, верно мать говорила.

Пару раз, конечно, пришлось поплатиться. Однажды едва не поймали, убегал, бросив все. А потом покусали собаки, да так сильно, что Дерген хромал много дней. Но до города добрался.

Не селение с деревянным частоколом, настоящий город с крепостной стеной! Прежде здесь жил князь, а теперь поселился императорский наместник. Лазурные полотнища флагов струились на ветру, над воротами переплеталась колдовская роспись. На подступах любого допрашивала стража, – кто, откуда, зачем пришел, – и, конечно, Дерген им не приглянулся, прогнали.

Только он не сдался. Ясно же, раз есть ворота и стража, то есть и лазейка, тайный путь внутрь. Нужно только поискать.

Тогда Дерген и встретил лицедеев.

Подоспели они уже после заката. Шумно перекрикиваясь, распрягли мохноногих лошадок, развели огонь. Поклажу сгружать не стали. Она возвышалась над телегой огромным горбом, и Дергену было до смерти любопытно, что же спрятано под пестрой линялой тканью. Но подкрасться не решился – знал россказни о бродягах, что колесят по империи и потешают народ с подмостков. Говорили, что лицедеи – люди безродные, обманщики и воры, не боятся ни жрецов, ни духов. А с безбожниками лучше не связываться, это и дураку ясно.

Да только эти безбожниками не были. Даже издалека Дерген увидел, как они ставят походный алтарь, раздувают угли в жаровне, бросают щепотки благовоний. А когда начали петь хвалу Господину Дорог, Дерген решился. Подошел, не таясь.

Его не прогнали. И не удивились тому, как назвался, – мало ли отчего человек скрывает истинное имя, может, беглый или другие грехи. Угостили кислой брагой, разговор пошел живее, и вскоре порешили, что лишняя пара рук не повредит. Да что там – к месту будет, до полной дюжины как раз не хватает одного работника.

Так Дерген и остался с ними.

Сперва он был на подхвате, работа оказалась не простая. В телеге прятались разборные подмостки, их поставить – уже целое дело. Потом научился надевать цветные лицедейские тряпки, примерять чужие личины, изображать героев из сказок и легенд. Поначалу чувствовал себя глупо в шелковых лоскутных нарядах, боялся перепутать слова или не в такт загреметь трещоткой. Но сам не заметил, как увлекся новым ремеслом. Восхищенные вздохи и крики зрителей пьянили, а ругань и свист злили до темноты в глазах. Но Дерген знал, что сможет отыграться, ведь трудиться приходилось не только напоказ. Порой он и сам исчезал в толпе.

Срезать кошель у зеваки, глазеющего на подмостки, – самое плевое дело. Случались поручения и посложней. В каждом городе у лицедеев были друзья и сообщники, тайные склады и места для торгов. Сколько запретного Дерген успел повидать! Крал утварь из храмов, продавал поддельные обереги, даже имперская печать как-то попала в руки. Сине-зеленая, как море из сказок, она будто светилась изнутри. Великий грех украсть такую вещь, а продать – и подавно! Но от людской кары уберечься легко, а боги может и наказали бы, да Господин Дорог не позволял, защищал. Все знают, он сильный дух, но сумасбродный и веселый, любит вольных странников.

Но не каждый может вечно скитаться. За три года, что Дерген провел с лицедеями, половина из них ушла, появились новые. Человеку ведь что нужно? Скопить серебра, может, золота даже, осесть где-нибудь, обзавестись семьей. Хоть Дергена и не тянуло к оседлой жизни, все же он досадовал, что никак не может уберечь деньги. Вроде вот они были – а уже ни гроша. Снова и снова пытался после дележки отложить впрок хоть монету, и не выходило.

А потом появилась Вешка, и остальное стало неважно.

Она пришла в дурной год, когда беды валились одна за другой. Бежишь от несчастья – а тут и новое. В одном княжестве мор, в другом неурожай, то река выйдет из берегов и затопит дорогу, то ураган застанет в пути. Зимой пошел слух о хвори императора, и вовсе сделалось худо. Веселье запретили, – словно это грех! – даже за городской стеной стража не давала поставить подмостки. На площади звенели молитвенные цимбалы, заунывно пели жрецы. По весне император умер, а лучше не стало. Никаких игрищ – траур. Имперские глашатые сами превратились в лицедеев, кричали: ждите, правитель вернется, тогда и спляшете. Он, мол, не умер, уехал за исцелением, а вернется, вот заживем. Может, какие дураки и верили, а Дерген своими глазами видел похоронную процессию, слышал, как надрываются плакальщицы.