Будни ребёнка "индиго"

Глава 23

Глава 23-я: "Если рутина берёт в оборот…"

"'Индиго' не реагируют на дисциплинарные взыскания.

Никакого раскаяния, как пожелали бы окружающие!"

…И пообщаешься только с собственным радио и французскою газетой на французском! А потому что, нету никого серьёзного вокруг. Начинаю завидовать настоящим тихоням, их никто не замечает и не воспринимает толком. А тут: чем тише я себя веду, тем громче бывают озвучены мои возмущённые мысли потом, так сказать, после продолжительного воздержания от правды! Что до пренебрежения, спаянного с высокомерным недоверием, то они всегда красноречиво выписаны на бледной глазастой физиономии Габриэль Плаха. Не потому ли все согласны, будто бы я строю из себя невесть что, даже безнаказанно и с удовольствием корчу. Нет, чтоб погрузиться в непереносимо занудную будничность да испытать: что есть жизнь без всякого ожидания лучшего, где совершенно невозможны изменения, и всё зависит далеко не от тебя.

Ну… Так гневно высказался мне отец. А это я ещё не понимаю и, если честно, понять не пытаюсь, наоборот, изыскиваю во всём хоть какие-нибудь отвлечения. И то, что вездесущая рутина порою безумствует — совсем не для меня. Заодно лень вникать, как на самом деле всем живётся за "железным занавесом". Мне гораздо интересней то, что находится или должно находиться в собственной телесности и за её пределами. Там, где сердце соединено с невидимыми крыльями за спиной и светом над головой, с одной стороны непременно окружаемым полутьмою! И как между собой всё связывается воедино? Поэтому мне не до того, что происходит кругом.

Зато в выписанной для меня газете "L’Humanite" имеется много чего нескучного, как тамошние их телевизионные программки на неделю. В отличие от местных, они — с фотографиями актёров и фрагментов из фильмов, обычно на предпоследней странице сего увесистого издания. Однажды, возле них неподалёку мне попался на глаза симпатично нарисованный транзистор, скорей всего, в порядке дружеской карикатуры на положение дел в сотрясаемой переменами империи. Приёмник оказался удивительно похож на мой, однако, лишь с двумя ведущими радиостанциями на шкале, отмеченными как: "Glasnost & Perestroyka".* В стране, как говорится: "процесс пошёл" и всё ещё идёт! Кстати, любопытно, куда? Что касается событий вне меня, отчасти этого вполне достаточно. И так уже кажется, что политинформаций в школьном расписании больше, чем простых уроков. Да и не очень они отличаются между собой. Везде нам упорно талдычат о родине, которой нужно отдавать всё, что имеешь, и всё равно оставаться в долгу. А также постоянно напоминают о том, что "никакие компьютеры не приучат маленького человека любить родину, если в нём с детства не будут воспитывать это благородное чувство". Не понимаю, причём здесь компьютеры! Да и какую из родин следует иметь в виду? "Воспитывать же можно лишь приобщением к трудностям, к серьёзным и сложным испытаниям жизни".

Ба!.. Можно подумать, жизнь с самого начала выпадает лёгкой и прошлого груза в себе не несёт! Но где же всем это понять, тут и сам до конца не понимаешь. Вот они и приобщают дальше, и воспитывают торжественными линейками, смотрами строя и песни, военными играми, лекциями и кинолекториями, открытой показухой на уроках и развёрнутыми, в смысле, растянутыми политинформациями. Особенно в этом преуспевает и усердствует наш классный руководитель. Её зовут Мартина, но из-за жаркой во всём упёртости мы прозвали её Мартеной: мартеновской печью, хм. Ерунду в мозги она вплавляет здорово! Нет, чтоб некоторым, вроде Адревы, наоборот, вправлять мозги. Так, её как раз класуха захваливает неизвестно почему, но по любому поводу, вместе с укрепившимися прихлебательницами: Саной и Беш. Отношение же к Индри, Лене и остальным девчонкам и пацанам в классе, бесхарактерным, надо признать, невзирая на их красивенькие имена, располагается посередине как бы между: умилением к избранным подружкам и надменной снисходительностью ко мне с Натали. Не очень-то нас любит классная географичка. И отчего так? Ответы, как повелось, заранее знает один наш Брэб, который мудро в жизни разбирается, в отличие от такой пузатой мелочи, как я, или ехидно посмеивается над неудачами, всегдашними и непременными, несправедливыми трудностями.

Я могу от них тайно уплакаться! Как оказалось, делать это — лучше так. Спрятавшись ото всех поближе к ночи, растравлять свои ранки, душевные царапины и ссадины, часто увлекаясь до концентрации слабого пульса где-то в висках, а далее… Одиноко стучащая половина моего сердца (так как вторая от него где-то затерялась) неожиданно устаёт от навалившегося бремени всего, а преимущественно себя… И я чуть не падаю в обморок оттого, что у меня на сердце может зародиться страх перед неопределённостью, неприятностями, насилием. И так испытываю опасения иные, кроме тех, что есть у всех! Ощущаю себя сожжённым или подрубленным деревом, образ которого издавна не даёт мне покоя! Дерево, впрочем, всегда оживает. Но почему бы мне не загрустить сейчас? По неведомому поводу наперёд. И плакать, и плакать, не останавливаясь, пока не станут кристально-травяного цвета глаза, выплеснувшие печальную росу.

—Это всё капризы несусветные! — пожимает плечами папа.

—Надеюсь, когда-нибудь ей надоест подобным образом себя вести! — поддакивает мама.

—И внученька наша будет такая, как мы, как все вокруг! — однажды размечталась ба-Мари.

О мыслях братца я определённо никогда не знаю, будто он намеренно от всех закрыт. Юркие мыслишки дедушки и слушать не хочу, а подловатые предположения от окружающих мне надоели. Особенно теперь, когда мне необходимо поднатореть в том, чтобы писать не просто правильно и грамотно, а даже живописно. Но мне не подходят учебные правила и всякие другие тоже. Ибо я чувствую любой из языков "всеми фибрами души", как писано в старинных книгах. Мне близки слова и в первом-основном, что здесь повсюду, и во втором, что зря считают просто дополнительным. Другое дело, как важнее всех будет тот, изначальный, что от меня хорошенько по Брэбовой или ещё чьей-то милости спрятан! И чтобы изучать его не так, как я: урывками, а последовательно и в школе, нужно бы просто рвануть в соседнюю республику, очертанием напоминающую сердце, и непременно поселиться там. Для достижения хотя бы части этакого плана пора усиленно желать, чтобы собственный папаша стал более организованным, а не оставался далее болваном, как сейчас.