Бухта Сиреневая

Бухта Сиреневая

 Ольга Буйкова

      1

      По кабинету плыла тягучая тишина, и слабая вначале тревога превращалась в обречённость. Отпуск, поездку в Прагу сейчас отнимут, другого объяснения нерешительности заведующего кафедрой не придумывалось. В период июльского затишья проблемы могли возникнуть только с графиком отпусков. 
      Наконец, шеф оставил в покое настольный календарь.
      – Елена Георгиевна, – его взгляд, пометавшись, твёрдо замер на переносице подчинённой, – мне жаль, но отпуск вам придётся перенести. Приказ уже на подписи. У нас опять ЧП с этой Сиреневой.
      Он в двух словах рассказал о том, что случилось. Группа студентов, проходившая практику на раскопках в бухте Сиреневая, осталась фактически без руководства. Какой-то массовый мор – то ли отравление, то ли инфекция – уложил в местную больницу сразу половину археологов, в том числе двоих преподавателей. И выходило так, что заменить их, кроме как Леной, некем.
      – Третье происшествие за сезон! Поверишь тут в мстительные души эллинов.  
      Разговоры на кафедре о мстительных душах Лена слышала. Любимые байки археологов. Но с той Сиреневой, и правда, слишком много странностей. Сначала случился пожар, но его удалось быстро ликвидировать, из ущерба – одна палатка и кое-что из инвентаря. А потом... Погиб старший группы, преподаватель Гривас. Что за интерес понёс его ночью на раскопки, теперь не узнать, но результатом стал несчастный случай. К такому выводу пришло короткое следствие. Гривас оступился в темноте, упал и свернул себе шею на останках древней цивилизации.
      Гриваса было очень жалко, хотя при жизни темпераментный любвеобильный грек её немного раздражал.
      – Сейчас хоть живы все, слава тебе Господи, но без министерской проверки не обойдётся, пострадавших слишком много. Эх, только бы не алкоголь! Информация пока скудная, не очень любит медицина по телефону разговаривать. Вот вы и разберётесь. Боюсь, Приазовье для нас теперь закроют, а жаль, места там редкие, городище на городище... – Павел Борисович скорбно помолчал. – Да, Лена, ещё решите кое-какие вопросы с подшефным музеем. И, конечно, надо проследить, чтобы студенты больше не травились, а нормально подготовили материалы для отчётов. Ну, вы знаете: полевые дневники, фотографии, находки, если таковые нашлись, артефакты, так сказать, – шеф неожиданно хихикнул, а Лена чуть не всхлипнула.
      Надо побороться за себя, возразить, например, что античность – не её направление, и археологические практики она никогда не вела, и даже во времена студенчества ей удалось от них увильнуть. Лена вовремя прикусила язык. От полевых работ племянницу решительно «спасла» тётя Галя, служившая в институте архивариусом: «Жить целый месяц в палатке? Приличная девочка может прекрасно пройти практику в нашем библиотечном архиве». У Лены тогда чуть не случились серьёзные неприятности, но с Галиной Мартыновной, дамой очень властной, имеющей поразительное количество связей, не спорил даже ректор. Скандал быстро замяли, практику зачли.  
      Расценив молчание Лены по-своему, Павел Борисович оборвал не понадобившиеся причитания о будущих внеплановых проверках и расслабился.
     – Да вы не расстраивайтесь, это всего на несколько дней, сезон уже подходит к концу. Поедете на море, чем не отпуск? А знаете, я вам почти завидую. Бывал я в том городке, цветущий оазис! Для нас, детей севера, такая командировка – почти подарок. Всё, Елена Георгиевна, идите, вам ещё надо документы оформить, вещи собрать. Билеты заказаны, командировочные обещали перечислить к вечеру. Успеете даже поставить в известность нашу уважаемую Галину Мартыновну, – шеф подмигнул. – Леночка, всё будет хорошо. Там не все вымерли, один взрослый всё ж остался: Дмитрий Сергеевич Овсянников, наш новый, так сказать, товарищ по цеху. Он вас и встретит.
      Лучше бы он этого не говорил, Овсянникова только ей и не хватало.
      И море Лена тоже не любила. И вообще, приличные девочки не живут в палатках.
                
      Доисторический ПАЗик, предоставленный краеведческим музеем, налетал на камни, скакал по кочкам и рисковал развалиться тут же. Лагерь находился не просто за городом – в какой-то дикой степи. Зыбкий знойный пейзаж, холмы в проплешинах скальных пород, редкие кривые серебристые деревца, издали похожие на просыпанный перезревший горох, трещины в обезвоженной земле. И никаких дорог, линий электропередач – хоть каких-то признаков человеческого присутствия. 
      В салон, перекрывая скрежет, прорвалось осипшее «Авторадио». Ну конечно, «в краю магнолий плещет море». Да здесь африканская саванна! А магнолии, если таковые имеются, остались в городе-оазисе.
      Лена пожалела, что выбрала высокое сидение в самом конце салона. Была надежда, что там немножко прохладнее – сзади окна не предусмотрены, и остервеневшее от скуки солнце жалило сквозь стекло только колени. Подпрыгивать, сидя на колесе, было страшно. А встать сейчас и попытаться пересесть поближе казалось ещё большей глупостью, она почти видела, как летит через весь салон к водительской кабине. Мимо Овсянникова, который вёл себя пока вполне прилично. Лена ещё на вокзале выбрала для общения сухой официальный тон, и «товарищ по цеху», к счастью, сбивать его на панибратский не стал.           
      Лена с завистью посмотрела на невозмутимый овсянниковский затылок – вестибулярный аппарат, как у космонавта. А её уже тошнит. От душегубки раскалённого поезда, от беготни по городу. Теперь вот это безумное сафари. Она устала. Есть хотелось, пить! И в душ. Снять ещё недавно казавшийся удачным дорожный брючный костюм, удобнее ситцевого сарафана для такой жары ничего не придумано. А без сарафана так даже ещё лучше.       
     ПАЗик очередной раз подбросило, и у Лены в руках вдруг оказалось большое оконное стекло. Из пустого квадрата дыхнуло горячей пылью. Бог ты мой, всё-таки развалилась техника! Лена с ужасом подумала, что ещё один такой прыжок – и её выбросит в образовавшийся проём. 
    Она зачем-то вцепилась в стекло, растерянно посмотрела в зеркальце над головой водителя и наткнулась на прищуренные смеющиеся глаза. Удивиться не успела, потому что впереди неожиданно вынырнула огромная, невероятная синь. Автобус сделал какой-то сумасшедший разворот и замер на краю обрыва, над самым штормящим морем.  
    «Идиот, идиот!» – ей хотелось закричать, треснуть недоумка-водителя тяжелым стеклом, но пересохшие губы лишь шевельнулись.
     – Сиреневая бухта, приехали, – Овсянников спокойно отобрал и приткнул куда-то злополучное стекло, выглянул из автобуса, пронзительно свистнул. 
      Из-за скалы на автобус стаей дикарей налетели загорелые тощие студенты. Едва поздоровавшись, принялись выгружать воду и коробки с консервами. Такой же чернявый пёс с лаем запоздало бросился под ноги незнакомке.
      – Чёрт, фу! Свои, – Овсянников сделал строгое лицо, и пёс неохотно сел в сторонке. – Не бойтесь, Чёрт у нас добряк, это он вину заглаживает, что чужих проспал. Кошкин! – от толпы отделился один из дикарей. – Покажи Елене Георгиевне её палатку. И сумку забери, джентльмен.
      – Хорошо, Димон.
      Лена удивлённо посмотрела на малолетнего наглеца, но тут же себя одёрнула: нечего удивляться, «Димона» всегда особенно нежно любили старики, женщины и дети.
       Она поплелась за Кошкиным. Оглянулась. Показалось вдруг, что Овсянников, прощаясь, хитро подмигнул придурку-водителю. Вот уже и заговоры с перегрева мерещатся.