Бусины в его волосах

Бусины в его волосах

Наручники накрепко охватывают запястья. Я дергаюсь в последний раз, и шиплю сквозь зубы — металл обжигает кожу каждый раз, как прикасается к ней. Это и больно, и обидно, и злость берет, что не смогла сбежать. И можно хоть тысячу раз сказать себе, что это все потому, что он лучший ловчий и от него еще никто не уходил, но смысла обманывать саму себя как не было, так и нет. Впрочем, меня это не останавливало и вряд ли остановит.

— Пусти, — шепот получается шипящим, недовольным.

Я еще раз передергиваю плечами, пытаясь сбросить его руки, но тщетно.

Пленитель тихо смеется:

— О, она со мной заговорила, — и мягко прижимает меня спиной к своей груди, коснувшись дыханием уха: — Я скучал.

Я пытаюсь ударить затылком, но ответом мне служит лишь новый смешок и перезвон бусин в его волосах. Теплые руки перехватывают наручники, он мягко толкает меня вперед:

— Иди.

Продолжая вяло брыкаться, я все же делаю первый шаг. Потом еще один, и еще… потом резко пытаюсь рухнуть на колени, но сильные руки споро перехватывают меня под локти:

— Ну что ты как ребенок?

Воображение тут же рисует картину, как он недовольно морщится. И я морщусь следом, от того, что все тщетно, а заодно и от того, что до сих пор не могу контролировать свои реакции, когда дело касается его.

Выведя к двери, мужчина выталкивает меня на улицу, заставляя прижмуриться от лунного света, перехватывает за плечи, разворачивает к себе. На пару секунд наступает тишина, потом его голос снова растекается в воздухе, пуская по телу мурашки и заставляя меня поджать губы.

— Ну же, посмотри на меня.

Он просит мягко, можно сказать, ласково, но на меня это больше не подействует. И я зажмуриваюсь сильнее, опускаю голову. Но его пальцы тут же с мягким нажимом касаются подбородка. Вот только веки он мне силой раскрыть не может. С минуту стоим вот так, оба в ожидании. Он ждет, что я все же открою глаза, я — что он утихомирится и отстанет. Я не хочу его видеть. Больше никогда.

— Лекси… тебя ведь так зовут среди людей? — его голос наполнен разочарованием. — Не стоит меня ненавидеть. Ты же знаешь это. Но все равно…

Я не ненавижу. Я просто…

— Ка таера а митара.

Это значит «ты для меня ничто».

Он застывает, словно я ударила его. Фактически так и есть. Словом ведь тоже можно ударить, иногда даже сильнее, чем кулаком. Потом усилием воли разжимает вцепившиеся в мои плечи пальцы:

— Иди в машину.

И его голос звучит иначе. Безжизненно. Бесцветно. Пусто.

Теперь ты понял?

Салон авто встречает меня запахом кожи. И его запахом. Мягким, теплым, привычным. Приносящим боль. Я совершаю еще одну отчаянную попытку если не сбежать, то хотя бы дернуться, но он вталкивает меня внутрь, уронив на сидение, с силой захлопывает дверку, тут же защелкнув замки. Сквозь тонированные стекла я вижу, как он замирает, вскинув лицо к небу, глубоко вздыхает, потом начинает обходить машину.

Это полнолуние дается ему тяжело. Что ж. Я могу этому злорадно порадоваться. Только все равно не хочется.

Отпирает машину, быстро садится за руль и снова щелкает замками. Ох, как будто я успела распутать перекрутившийся подол платья, буквально связавший ноги. Еще раз глубоко вздыхает, и со звоном ключей заводит мотор, отозвавшийся тихим рёвом прирученного зверя.

Кто из нас предал первым? Сложно сказать. Наблюдая за проносящимися за окном домами и витринами и пытаясь этим отвлечься от боли в обожженных запястьях, я размышляю, кто же все-таки виноват. Но не вижу ответа. Просто каждый из нас ошибался. И каждый верит, до сих пор верит в свою правоту.

Возвращаю взгляд в салон, и он тут же натыкается на удлинившуюся зеленую прядь. Мою прядь. Зеркало заднего вида безжалостно отражает изменившиеся уши, посмуглевшую кожу, ярко-фиолетовую радужку. Железо вернуло мне истинный вид.

Скрываю необычный цвет глаз за ресницами, снова поджимая ставшие более пухлыми губы. Все старания насмарку.

— Твой отец приказал привезти тебя в Резиденцию.

Вздрагиваю от неожиданности и от пустоты его голоса. Некоторое время молчу, собирая силы для того, чтобы открыть рот.

— А если бы он приказал убить меня, ты бы тоже подчинился?

Он молча поднимает руку. Манжета куртки сдвигается и моему взору открывается татуировка, оплетающая его запястье. Он принял присягу. Вот как.

— Разочарована? — мужчина обманчиво расслабленным движением возвращает руку к рулю, но пальцы сжимаются до побеления.

Я молчу. Мне, по сути, нечего сказать. Его жизнь — его выбор. Какое право я имею, чтобы разочаровываться?

Его губы искажает ухмылка. Но больше он не говорит ни слова.

Выезжаем за город, витрины за окном сменяются лесополосой. Прекрасно.

Скованные за спиной руки не дают нормально сесть, от чего я постоянно ерзаю, действуя ему на нервы. Это видно по тому, как он хмурится, прислушиваясь к издаваемому мной шуршанию и часто поглядывает на меня в зеркало заднего вида. Благо, наши взгляды еще ни разу не встретились. Хоть в чем-то мне сегодня везет.

— Я бы снял наручники, — бросив на меня еще один обеспокоенный взгляд, снова заговаривает он. — Но тогда ты попытаешься меня придушить, не так ли?

Я бы бросилась вперед и попыталась вцепиться в него зубами. Но тогда рискую оказаться скованной в машине, упоенно кувыркающейся по дороге в обрыв. Но говорить с ним все еще нет никакого желания, да и смысла тоже.

Некоторое время послушав мое молчание, мужчина проводит рукой по темным волосам, и я замечаю окрашенные в алый прядки. Новизна не свойственна ему. Неужели это Клятва так подействовала? С принявшими присягу иногда случаются еще более странные метаморфозы.