Бывшая Москва

Глава 1

Смотреть на свое отражение было почти всегда приятно, за исключением дней, когда Маша приходила с работы усталая и сонная, со слипающимися глазами, вся пропитанная пластиковой пылью. В такие моменты уже не обращала внимания на то, как выглядит, и сразу отправлялась спать. Зато сейчас в тусклом зеркале на стене прихожей отражалась девушка в полинявшем, но все-таки нарядном голубом платье… Маша достала из тумбочки помаду, раскрыла, осторожно провела по губам. Помады оставалось совсем чуть-чуть, приходилось экономить. Потом потянулась к дверце шкафа, в котором висела слишком короткая, зато любимая своей владелицей куртка.

Мать неодобрительно бросила:

— Куда это ты собралась в таком виде? Надень платок и старый плащ.
— Можно подумать, что у меня есть новый, — проворчала дочка, однако послушалась.

Теперь, в бесформенном белесом плаще и с повязанной платочком головой, она казалась старше.

По коридору, цокая копытцами, шел крошечный поросенок. Точнее, не поросенок, а вполне взрослый трехлетний кабанчик, только размером с крысу. Новая порода, сама собой появившаяся в пригородном районе, где до Атаки находился ядерный реактор так называемой нулевой мощности. Мощность оказалась не совсем нулевой, во всяком случае, в этом убедились сотрудники, которые обслуживали реактор. Окрестным жителям тоже пришлось сделать много неприятных открытий. Поблизости от комплекса с разрушенным реактором была ферма… Обычно организмы под воздействием радиации уродливо разрастались, но тут почему-то получился обратный эффект. Смышленые и ласковые атомные свинки ели очень мало и не доставляли никаких хлопот. Поэтому их так охотно заводили люди, которые были не в состоянии содержать собаку или кошку.

Маша присела на корточки:

— Сенечка, иди ко мне!

Тот поспешно приблизился к хозяйке, забрался к ней на колени и довольно захрюкал. Иногда Маше казалось, что Сеня — самое близкое ей существо. Она могла часами с ним разговаривать, жаловаться на обиды и неудачи, а в блестящих глазках ее любимца светилась безграничная преданность, перемешанная с обожанием.

Мать прошлась по всему дому, закрыла створки буфета, в гостиной придвинула стул к стене. Вздохнув, перестелила покрывало на кровати в Машиной комнате.

Раньше обстановка в просторной квартире Скворцовых была намного презентабельней. Ценные и редкие вещи, сохранившиеся с давних времен, исчезли пять лет назад. В гостиной на паркете до сих пор проступал более яркий прямоугольник — след от исчезнувшего ковра. Еще по одному узкому прямоугольнику можно было догадаться, где именно стояло пианино. Стеклянные полки шкафа опустели — там уже не было тарелок с узорными ободками и настоящей хрустальной вазочки, которая, как и пианино, некогда принадлежала Машиной бабушке. На память о бабушке Лере осталась только фотография в рамке — тонкое большеглазое лицо, окруженное седыми кудряшками.

Когда в семье случилась беда, стало уже не до сохранения дорогих, но неодушевленных предметов. Все усилия были направлены на спасение старшего брата Маши, арестованного однажды ночью вместе с четырьмя друзьями. Они где-то доставали старинные книги и читали. Просто читали книги и обсуждали их, собираясь у кого-нибудь из пятерки дома или в подвале. Однако это подпадало под одну из самых суровых статей Всеобщего Милосердного Закона, по которой смерть была почти неизбежна.

К счастью, Скворцовы сумели выйти на нужных людей. Сергея судили отдельно, по относительно легкой статье за недонесение, осудили всего на пять лет. Меньше дать было просто невозможно. Практически все, что было ценного в доме, перекочевало посредникам, ушло на взятки важным начальникам. Семье удалось спасти единственного сына. Его друзей через неделю после суда сбросили в овраг исполнения наказаний, откуда никто, разумеется, не возвращался.

Конечно, не обошлось без последствий для остальных Скворцовых, ведь пребывание близкого родственника в исправительном учреждении неизбежно понижало статус семьи. Только к Маше никаких мер не применяли, ей тогда едва исполнилось тринадцать. Все свелось к банальной осуждающей речи, которую директор школы произнес перед всеми учениками и преподавателями. Это была такая мелочь, что не стоило даже расстраиваться, тем более учиться в школе оставалось меньше года.

Известный многим в Городе инженер Скворцов теперь работал простым ремонтником в бригаде, восстанавливавшей разрушенные дороги и мосты. Матери из заведующей больницей пришлось пойти в уборщицы. Скворцов-старший не унывал и говорил, что его новая работа на относительно свежем пригородном воздухе гораздо полезнее просиживания в душном кабинете. Мать угрюмо молчала, правда, это было ее обычное состояние в последние пять лет. Она теперь разжимала губы только в крайнем случае, когда считала, что без слов нельзя обойтись.

Сегодня должно было произойти важное для всех них событие. Срок наказания истек, и Сергея выпускали из тюрьмы. Он словно возвращался из небытия, пусть тюрьма и находилась в полутора часах пути. Хотя статья считалась не тяжелой, свиданий и писем не полагалось.

— Мы не опоздаем? — спросила Маша.
— Если метро нормально работает, то успеем.
— Все-таки надо было пораньше…
— Кто тебе мешал?

Маша хотела напомнить, что она встала на рассвете, а вот мать, хоть и проснулась рано, долго собиралась, суетилась на кухне, зачем-то перебирала старые фотографии, в десятый раз вытирала несуществующую пыль в комнате Сергея. Случайно заглянула в глаза матери и осеклась, потому что уже давным-давно не видела на них слезы.

— Успеем, конечно, — примирительно сказала Маша. — Еще ведь много времени в запасе. А метро сейчас вообще отлично работает, уже давно не закрывалось.

Мать надела примерно такой же, как у дочери плащ, повязала волосы темной косынкой, влезла в тесные резиновые сапоги. У Маши сапожки были старые, еще детские, зато с яркими цветочками. Хотя наступил июнь, передвигаться по улицам в открытой обуви никто не рисковал — запросто можно было напороться на осколки стекла, колючую проволоку, угодить в ядовитую химическую лужу, вода из которой разъедала кожу, оставляя долго не заживавшие язвы.

В метро на перроне собралась небольшая толпа, до прибытия состава оставалось десять минут. Или пятнадцать, или полчаса… Точнее никто не мог бы сказать, ведь расписание, нацарапанное мелом на черной доске, считалось довольно приблизительным. Наконец в туннеле послышался шум, и появился состав из пяти вагонов.