Цейтнот

Цейтнот

В комнате выключен свет и мерцает, переливаясь всеми цветами большая и пушистая ёлка. На её макушке горит стеклянная звезда, на её ветках висят шары — большие ниже, те, что поменьше — выше, и среди них фигурки снеговичков, юных хоккеистов в ушанках, есть там и Чипполино, и белочка, есть шишки, обсыпанные серебряными и золотыми блёстками. Самую любимую игрушку я разбила, когда мне было четыре или пять, это были дети на санках. В четыре года пальцы ещё такие неловкие, и, хотя ты знаешь, что нужно делать, они не слушаются тебя как следует и подводят. Меня не ругали, но я очень расстроилась.

Сегодня милениум, канун двухтысячного года. В следующий раз такое случится через тысячу лет, и так здорово, что можно увидеть это. Куранты отсчитывают секунды, мы все сидим за столом. В Новый год можно всё, в Новый год фруктов столько, что не съесть за раз, конфеты можно выбираться, какие захочешь, жареная курица, котлетки, даже тушёный кролик с картошкой!

Потом кульминация, и за окном кто-то запускает салют, а родители достают подарки. Это лучший Новый год в моей жизни — мне подарили плюшевого медведя. Он пушистый, он поёт, если нажать ему на живот, у него карие глаза и он кажется мне очень большим. Я даже визжу от восторга. Ни до, ни после я никогда так не радовалась подаркам…
После?.
.
Я не понимаю эту мысль. Сейчас Новый год, сейчас — это сейчас.
Мама улыбается — она сама рада, что подарки нам нравятся. А я и мечтать не могла, что мне подарят медведя. Я хотела такого, но никогда не просила.

Мы все идём за стол, потом мы ложимся спать. Только в эту ночь нам дают засиживаться так долго, но ведь это особенная ночь.
Утро. Мы полдня смотрим новогодние мультфильмы и сказки, а потом раздаётся звонок в дверь. Я иду открывать и на пороге вижу свою подругу. Я знаю, что это моя лучшая подруга, но… не могу вспомнить её имени. Это странно, это обескураживает, но в тот момент, когда я хочу спросить, она начинает говорить. Она зовёт гулять, а я отказываюсь. Мне хочется остаться дома, с братом и сестрой, смотреть мультики, доедать торт — если я уйду, они могут съесть его без меня!

- Иди, погуляй, говорит мама. - Всё равно мне убираться нужно. Иди-иди! Вон, погода какая хорошая.

Она даёт мне шубу и капор, я хочу протестовать, но не решаюсь. Мне хочется остаться и я в последний раз прошу маму разрешить мне, но через минуту я оказываюсь в подъезде. Дверь закрывается.

Я стояла посреди белого пространства, без потолка и стен. Девочка рядом со мной запрокинула голову вверх (жест, лишённый смысла, но так всем удобнее) и произнесла взрослым и хорошо поставленным голосом:
- Выводите нас.
Стало темно и я услышала:
- Просыпаемся!

С трудом разлепив веки, я увидела рядом с кроватью медсестру, она ставила шлем на тумбочку, сдвинув аккуратно, но без лишних церемоний, батарею фоторамок. Медсестра была молодой, с куцым пучком белых волос на затылке, с ухоженным руками, не полной, а какой-то нефигуристой, будто валик.

- Поднимаемся! - сказала она и потянула меня, чтобы я села.
Она действовала профессионально, аккуратно и без церемоний, усадив меня также, как минуту назад подвинула вещи на тумбочке.
- Сейчас сходим помыться, будем чистыми, да?

Тело болело, ныла каждая клеточка. Едва двигая руками, я позволила себя одеть и поднять. Медсестра повела меня в коридор. Она говорила, а я не спорила, хотя мне не хотелось мыться, не хотелось, чтобы она помогала мне в этом, я хотела вернуться обратно, в вирт реальность.
Врачи говорят, что это зависимость, они дозируют использование шлема, а я не понимала — для чего? Зачем нам реальный мир, почему они боятся, что мы привыкнем к виртуальности? Что в этом плохого?
Медсестра вела меня в общую душевую, я брела медленнее, чем могла бы, чем злила её. Пусть позлится. Я не спорила только потому, что никто не стал бы слушать меня, а ворчащая старуха это ещё хуже. Моя тупая покорность их устраивала.

Иногда я не могла понять, как это вышло, для чего? Почему разум не стареет вместе с телом, почему так отстаёт? Старческое слабоумие, наверное, и есть естественный процесс, а вот те, кто сохраняют ясность ума — с ними что-то не так. Потому что так не должно быть, нельзя помнить себя сильной и подвижной, но при этом не иметь возможности даже помыться самостоятельно или просто встать с кровати.
Я хотела вернуться назад, но наши врачи строго следили за тем, чтобы мы развлекались здесь, чтобы поддерживали себя разговорами с живыми людьми и физическими упражнениями. Какая чушь! Болтать с такими же глухими стариками, собирать пазлы, ходить вокруг клумб?

- Хочу назад.
- Что? - не слушая, спросила медсестра.
- Верни мне шлем, хочу обратно, - повторила я.
- Вы же знаете, что шлем только по воскресеньям. И, вообще, доктор Вознесенский рекомендовал сократить вам часы, это может плохо сказаться на…
- Сделаешь это, и я начну ходить под себя, - предупредила я.
Медсестра вытаращилась на меня круглыми глазами.
- Рот закрой — муха залетит, - прошамкала я и усмехнулась кривой усмешкой. - Идём, девочка, у меня нет всего времени мира, чтобы стоять здесь истуканом.