Однажды я напишу:
“Я сидела на поваленном через неглубокий овражек трухлявом бревне. Сквозь подсвеченные пылинки леса, поднимающиеся вверх, я созерцала природу, слушала звуки, благородно-торопливые, юрко-величественные, пугающие своим таинственным происхождением, и в то же время родные, как песенка мамы.
Я смотрела во все глаза, старалась не просто запомнить, втянуть в себя каждую деталь своей маленькой тайны: трава, паутинки, зеленые грозди орешников, теплый мох, бестолковые жуки-пожарники - все они были моими тайными сообщниками, а цель нашего заговора - чувствовать и любить.
Из всей фантасмагории моих детских воспоминаний, я подозрительно отчетливо помню тот пульсирующий теплым светом лес, тот поросший всем на свете овраг и бревно укутанное в лохмотья, бывшие когда-то корой.
Я сидела там совершенно одна, в то время как мои сверстники бесстрашно пробовали на вкус такие новые, острые, словно индийские специи, взрослые взаимоотношения - влюбленность, зависть, превосходство. В промежутках между безразборной дегустации, они разводили костры, ставили палатки, натягивали между деревьями веревки, чтобы посоревноваться, кто быстрее и ловчее любит природу.
Впрочем, в свободное от моих заговорческих аудиенций с природой время, я, как и они, давилась “специями”, второпях наводила порядок в платке, и, обряженная веревками и карабинами, карабкалась вверх ради получения спортивного разряда.”
Но пока я этого не написала, я готовлю ужин своим любимым мальчикам, и вовлеченно ухмыляюсь, глядя по телевизору научно-популярную передачу про марсоход Юриосити. А когда все-таки напишу, почувствую, что жизнь уже не может оставаться прежней. Я вспомню, что в тот запредельно далекий день моего детства, меня в макушку поцеловал Бог.