Централийская трагедия

Глава 6. Грех

Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия, Фаргейн-стрит, дом 49.

Сентябрь, 1961 г.

Спускаясь в столовую, я уловил аромат пряной говядины с нотками розмарина, мяты, тимьяна и шалфея. В тот вечер я познакомился с еще одним обитателем дома Дальберг-Актонов — Марком, который вскоре стал моей отдушиной в этом котле контрастных характеров. Поместье Дальберг-Актонов укрывало под своей крышей ипохондричную хозяйку, ортодоксальную горничную, немого старика-лакея с зловещим взглядом, избалованных близняшек и девочку сиротку. Марк один выбивался из этой безумной массы, будучи совершенно простодушным и жизнерадостным молодым человеком.

Столовая находилась через холл напротив гостиной; входом в нее служил западный проем прихожей. Комната была длинной и непропорционально узкой. Почти все пространство занимал большой продолговатый стол, который был накрыт белоснежной скатертью и безупречно сервирован. По правой стене стоял буфет, в котором хранился белый с голубой каймой и позолоченной росписью декоративный столовый сервиз, предназначенный для торжеств. В противоположной стене было два больших окна завешанных серыми шторами. У окон стояли этажерки — совершенно пустые, за исключением одинокого фикуса. Как я заметил позже, это было единственное растение в доме. Казалось, все живое чахло и, в конечном счете, погибало в этом несчастливом месте, кроме стойкого фикуса.

В этой сцене сошлись все ключевые действующие лица — все жители дома. Во главе стола сидела Хелена, которая успела переодеться в элегантное платье цвета бургунди; по правую сторону от нее сидели близняшки и Дорати; по левую — Элизабет и Марк. Меня усадили в другом конце стола, напротив Хелены.

На стене, за спиной Хелены, висел внушительных размеров парадный портрет статного, осанистого мужчины. На мужчине был дорогой костюм, состоявший из синих брюк, такого же пиджака с атласными шалевыми лацканами и безупречно выглаженной белой рубашки с французскими манжетами, украшенными позолоченными запонками. На шее красовался красный галстук. Образ довершали аккуратные оксфорды из гладкой черной кожи. Голову покрывала благородная седина. Лицо было широким и открытым, с резкими чертами. Сжатые в тонкую линию губы и густые брови, нависавшие над томными карими глазами, выдавали строгую и холодную натуру. Во взгляде читалась решимость, непоколебимая уверенность в себе и острый ум. У Хелены был такой же взгляд.

На нижней перекладине картинной рамы, по центру, располагалась небольшая позолоченная табличка с выгравированной надписью. Текст был мелким, и, в силу слабого зрения, я не мог разобрать его, но предположил, что в нем содержалось имя изображенного на картине человека. Впрочем, нетрудно было догадаться, что то был портрет покойного дедушки Хелены, Грэхама Дальберг-Актона.

Марк подал говяжьи стейки в вишнево винном соусе. Заметив меня, парень душевно пожал мне руку, улыбаясь самой задорной и дружелюбной улыбкой. Его рукопожатие было крепким и выражало искреннюю радость знакомства.

— Добро пожаловать, дружище! Марк Остин, — представился он.

— Поучтивей, Марк! — одернула его миссис Фостер, — Мистер Томас сын Пола Бауэра. Не следует фамильярничать с юным господином Бауэром.

— Тьфу, — пренебрежительно фыркнул Марк, — Мы живем в свободной Америке, во второй половине двадцатого века, а не в средневековой рабовладельческой Англии. «Господин Томас», — жеманно передразнил он, — мой сверстник и станет мне другом, — предрек он, — Я буду звать его Томми. Рад, очень рад знакомству, — вновь обратился он ко мне и еще раз ретиво потряс мою руку.

Радушие Марка не было притворным. Появление в доме мальчишки ровесника вселяло в него неподдельный энтузиазм. Меня же нисколько не оскорбляло его панибратское отношение, напротив, я вздохнул с облегчением. Для мальчишки, выросшего в трущобах Филадельфии, казалось вычурным и диким, что в провинциальных городках аристократия держалась так же, как в начале двадцатого века: содержала гувернанток и переодевалась в изящные наряды перед ужином.

Все приступили к трапезе, и я также принялся за еду. У мяса была аппетитная корочка, но, разрезав его, я обнаружил, что оно было слабой прожарки, что называется «с кровью». Я попробовал кусочек — он был сочным и мягким.

— Грэхам Дальберг-Актон был щепетилен к традициям, — миссис Фостер кивнула в сторону портрета, подтвердив мою недавнюю догадку, — При его жизни, дом был полон прислуги, — Вспоминая былые времена, Элизабет мечтательно склонила голову и смотрела куда-то вдаль, — Теперь же остались только мы трое. Я совмещаю обязанности камеристки Хелены и горничной, Гарм — дворецкий, а Марк, самостоятельно занимается всеми делами по кухне: и готовит, и моет посуду, сервирует стол, занимается закупками.

— Элизабет питает ностальгическую любовь к условностям прошлого, — прокомментировала Хелена, — Мне же они никогда не были понятны.

В тот вечер для меня лучше раскрылся характер новой жены отца. Я вспомнил, что с утра застал ее за книгой Достоевского, и подумал, что в Хелене было что-то от героинь русского классика. Я находил некоторое внутреннее сходство между ней и Настасьей Филипповной. Был какой-то надрыв в ее душе, а в прекрасной голове таилось скрытое безумство.

Насколько мне было известно, Актон — английская фамилия, а Дальберг — немецкая. Фамилия Дальберг-Актон образовалась благодаря браку баронета Актона с последней представительницей древнего баронского рода немецких прелатов. Однако в Хелене не было, ни свойственной англичанам сдержанности, ни характерной для немцев прагматичности. У нее была типично русская, необузданная душа, вмещающая в себя непримиримые противоречия, склонная к фатализму и питающая страсть к драме.