Черник. 1892.

Черник. 1892.

Черник. 1892г. [1]

Как-то утром, в начале сентября я сидела за уроками в маминой комнате. Вдруг слышу – колокольчик, кто-то едет к нам из города. К крыльцу подкатил ямской тарантас парой. На козлах рядом с ямщиком сидел мальчишка в городском пальто и фуражке. Он быстро соскочил на землю и стал высаживать из экипажа господина в гороховом пальто и черном котелке. Потом вытащил желтый чемодан и подушку в ремнях. Не успела я выйти к ним на встречу, крикнув в глубину коридора, что приехал незнакомый гость, как увидела, что он, миновав переднюю (входная дверь у нас днем не запиралась), идет по зале, а мальчишка тащит за ним вещи. Войдя в гостиную, они остановились в нерешительности.

В эту минуту отворилась противоположная дверь и вошла мама. Она, как всегда с утра уже была аккуратно одета и гладко причесана и даже слегка надушена своими любимыми духами Violette de Parme. Она удивленно вскинула брови при виде незнакомых людей, одетых по-дорожному и с вещами. Господин приподнял котелок и представился: "Новый земский начальник в Прудовский участок. Прямо из города, заехал познакомиться." - Мама протянула ему руку и сказала: "Очень приятно, но сначала, пожалуйста, разденьтесь, у нас для этого есть передняя; там же молодой человек может оставить и вещи". - Господин покраснел и что-то пробормотал в свое извинение. Потом прибавил: "это мой лакей Ванька". Мама кивнула головой и еще раз сказала: "очень приятно", а гость повернулся и пошел обратно через залу.

Лакей поставил вещи под столик в передней и посмотрелся в большое зеркало на стене. Потом помог снять пальто своему хозяину и уселся, развалясь, на ближайший стул. Господин расчесал перед зеркалом свои густые темные усы и откинутые назад волосы и вернулся в гостиную. Он был среднего роста, худощав, с большими карими глазами и горбатым носом. Голову держал он как-то набок, будто к чему-то прислушивался. На нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм. Усевшись в предложенное ему кресло, он быстро заговорил, пересыпая речь французскими словами. Сообщил, что он Петербургский уроженец, крестник Александра П, кончил правоведение, прослужил уж двадцать лет: сначала – личным секретарем княгини Юрьевской[2]. Потом поступил в министерство финансов; женился на француженке, у ней, «у бедняжки», слабые легкие, ей врачи велят жить в деревне, да и сам он плохо переносит столичный климат. Его приятель по школе “Володька Коковцев[3]” устроил его земским начальником в наш уезд. – В городе он узнал, что «Ваш супруг заведует временно моим участком». – Проговорив это всё без передышки, он вынул большой серебряный портсигар и попросил разрешения закурить. – Потом опять заговорил: «ведь я никогда не жил в деревне, но хочу приносить пользу à ces braves paysans[4], но собственно говоря, не знаю в чем состоит моя служба; да это и лишнее, так как у меня есть все новые книги по этому вопросу, буду им, т. е. крестьянам “всё очень хорошо делать”». Прибавил, что любит хорошее общество, комфорт, хочет отдохнуть в деревне; завести своё хозяйство – уток, гусей: «Есть тут река, пруды?», будет ловить себе на обед рыбу. – «Только вот не знаю, с чего начать? Посоветуйте.» Мама поглядела на него, подумала и говорит: «Хотите знать правду? Не отпускайте Вашего ямщика и поезжайте обратно в Петербург.» – Он растерялся, но не успел ничего возразить, т. к. в эту минуту вошел мой отец (он вернулся с поля); они познакомились и сейчас же заговорили о делах.

Мама пошла распорядиться о завтраке. В зале был уже выдвинут на середину раздвижной стол. На чистой скатерти расставлены приборы. Вышли дети со старшей сестрой[5]. Потом Ариша в белом фартуке внесла кушанье. Мама пригласила гостя к столу. Он кинулся в переднюю и, обернувшись спросил: «а где же мой Ванька?» – «Он обедает,» – ответила мама. «Ну ничего, я сам достану». Порылся в чемодане и вытащил из него большой сверток в серой бумаге, принес его в залу и вынул из бумаги колбасу, булку и сыр. – Мама покраснела, но сдержано ему сказала: «Уберите, пожалуйста, Ваши закуски, они Вам пригодятся в дороге, а мы обычно сами угощаем своих гостей.» Он сконфузился и, видя что папа молчит, свернул все опять в бумагу и снес в переднюю. Завтрак прошел оживленно, будто ничего и не случилось.

Потом они с отцом прошли в кабинет покурить. Отец предложил проводить его до его участка и заехать к одной нашей знакомой, узнать, не сдаст ли она ему несколько комнат под квартиру и канцелярию. Владимир Иванович (так звали гостя)[6] повеселел: строил планы, как он устроится, повторял, что заведет своих уток; спрашивал есть ли при усадьбе пруд и парники для ранней редиски и салата. За чаем рассказывал, как перевезет вещи, выпишет жену. Привезет ее к нам познакомиться, (взгляд на маму) «если позволите».

Когда он уехал, мы с мамой вспоминали все эти разговоры и весело смеялись. Я сказала: «Верно он думает, что в такой глуши[7] мы живем, как старосветские гоголевские помещики; что, вот, он войдет в запущенный домик, пройдет по темным коридорчикам; навстречу ему выползет старушка, назовет “батюшкой” и пригласит “откушать”. Какая-нибудь босоногая “девка” притащит на стол чугун щей, пироги...»

На другой день отец вернулся и рассказал, что соседка еще не переехала на зиму в город и лично сдала Владимиру Ивановичу комнаты. Потом отец подыскал ему подходящего письмоводителя и посоветовал приучать к этому делу и «Ваньку», что он малый способный, имеет хороший почерк и ему новое занятие больше подойдет, чем быть лакеем. Владимир Иванович поехал в город за вещами и обещал приехать к нам по своем возвращении.

Через несколько дней раздался снова колокольчик, но уже с другой стороны и не утром, а часов в 6 вечера. Мы сидели в это время в зале за чаем. Почему-то стол не был выдвинут на середину, а полураскрытый стоял у стены, рядом с дверью в коридор. На столе ярко горела стоячая лампа под белым, разрисованным акварелью абажуром. Мама распорядилась, чтобы подогрели обед для гостя. По обыкновению Владимир Иванович болтал без перерыва. Начал с описания знакомства со своей новой хозяйкой «этой ужасной madame Петрарки» (ее фамилия была Петрова). Как она жадна. Как дорого за все с него взяла. «Около нее толкались премиленькие девочки, я думал, что это все ее горничные, т. к. она звала их Катькой, Машкой, Надькой, но когда уселись пить чай, она представила их мне L'une voix langoureuse [8]: “мои дочки”. Всего же их шесть...» Скрипнула коридорная дверь и Ариша внесла горячий суп. Потом нагнулась ко мне и шепотом сказала: «А куды мясо девать, что они привезли?» «Какое мясо?» – тоже тихо ответила я. «А, почитай, полкоровы, вся задняя часть, ямщик на куфню принес.» Мама пошла узнать, в чем дело и, вернувшись, спросила прямо: «Владимир Иванович, что это значит, зачем говядина?» Он покраснел, завертелся на стуле и спутано начал объяснять, что, вот он останавливается у нас, нам лишние расходы... Мама же спокойно ответила, что в деревне это не считается, что когда-нибудь и мы к нему в гости приедем. «Но что же мне делать с этим мясом? Мне одному столько не съесть, оно испортится», – жалобно сказал он. Решили, что отец уплатит ему за мясо и мы его оставим себе, но, чтобы впредь он не позволял бы себе ничего подобного. Тем дело и кончилось.