Чернила

Пролог.

Монстр стоит на коленях и молит о прощении. Не это ли оксюморон. 
Не знаю как, но я чувствую, что Бог уже давно отвернулся от меня и ворота Эдема навсегда захлопнулись перед носом. Осталась лишь беспросветная тьма, затягивающая сильнее в преисподнюю. 
И мне известно : таких, как я, много.

Существа, что навсегда потерялись в тени.

Твари, что выползают из тёмных углов и жаждут украсть твою душу.

Мы те, о которых родители рассказывают своему ребёнку, когда они отказываются слушать.

Мы — жизнь.

Мы — смерть.

Мы — грех и мы же — искупление.

И мы не вымысел.

.

Стерев одиночную слезу и встав с колен, я непроизвольно поправляю юбку, будто стараясь выпрямить каждый неровный шов. 
И почему я нахожусь здесь снова и снова? Возможно, это стало привычкой: хранить надежду.
Крест, что перевернулся, стоило мне только приблизится к храму, осторожно поправляют служители церкви, но стоит распятию принять исходное положение, как оно вновь переворачивается. Старушки крестятся каждый раз, когда священник чертыхается, разбрызгивая святую воду то на крест, то на себя. Это вызывает улыбку.

Неприятная боль в животе, как всегда, даёт о себе знать в самый неподходящий момент. Положив ладонь на предположительно больное место, я пытаюсь сосредоточиться на чём угодно, лишь бы не думать о голоде. И со временем у меня получается совладать с инстинктами, постепенно приходя в себя.

С каждым днём мне сложнее держать свои эмоции под контролем и теперь находиться в людных местах стало слишком опасно.

Иссохшая старушка осторожно касается моего плеча, и я медленно перевожу испуганный взгляд на неё. Чёрный платок, через который виднеются редкие седые волосы, покрывает голову, а серые глаза, давно потерявшие свой блеск, с опаской смотрят на меня. 
Скорее всего, я напугала её своими резкими движениями. 
Тихо извинившись, стараюсь вести себя естественно, скромно улыбаясь.

— Приятно видеть здесь такую красивую девушку. — добродушно отвечает старушка. — Тоже кого-то потеряли?

Возможно.

На тишину, она реагирует спокойно. Считая, что задела мои чувства, так и не раскрыв свои.

«Тоже...»

Это слово впивается в рёбра мешая дышать.

Женщина протягивает листовку и улыбается своей самой чистой и частично беззубой улыбкой. Бросает в дрожь. Я плавно перехватываю листок и складываю его пополам. 
Морщины, по праву принадлежащие мне, сейчас украшают её лицо, и я знаю, что в скором времени она попрощается со своей жизнью.

— Я буду молиться за тебя.— в её голосе проскакивает тревога. Возле глаз появляются десятки морщинок, когда она вновь улыбается, стараясь подбодрить скорее себя, чем меня.

Поздно молиться за тех, чья участь предрешена.

Тихими шажками старушка отдаляется от меня, присаживаясь неподалёку, и всматривается в распятие, что висит на стене.

Я знаю, она молится.

Как это, распрощаться с жизнью?

В последний раз, всмотревшись в лицо этой женщины, тяжело вздыхаю. Чувство, что её смерть тяжким грузом окажется на мне , не даёт покоя.

Человек, который никогда не умрет, просто не смеет смотреть на тех, кто не прожил и трети твоей жизни.

Да, это так.

Нахожу в себе силы и устало иду к выходу, осторожно укладывая листок в маленькую сумочку.

И вот сейчас, набросив пальто и стоя на крыльце собора, я расплываюсь в улыбке. 
Дождь, который не обещали синоптики, омывал землю, будто смывал мои грехи.