Чёрный Вдовец

Чёрный Вдовец

Чёрный Вдовец

1

Кровь толчками выходит из горла. Женщина буквально захлебывается от крови: язык купается в темных сгустках, воздух вокруг жарко горящего лица раскален. Взгляд карих с поволокой глаз не отрывается от меня. Закручиваю жгутами время, возношу молитву плодородия удивленно склонившимся тучам – в их черной утробе уже рождаются белые холодные мошки. Дышу глубоко, как на тренировке. Первый ассан открыт. Второе имя уже просится на порог, стучит первозданной энергией внутри моего тела.

Возлюбленная силится что-то сказать, черные волосы змеями-косами разметались по снегу.

– Не-на…

На губах ее красными пузырьками рождается пена. Пена-время, пена-дыхание, пена-жизнь. Я наклоняюсь и слизываю эти пузырьки, чувствуя, как напрягается от ужаса умирающее существо.

–…вижу, – выдыхает она.

Наше дыхание смешивается. Жизнь в ее глазах угасает медленно и неохотно. Второй ассан открыт. Я действую аккуратно. Мои пальцы касаются бледной кожи, гладят, идут ниже и сжимаются на шее. Я посылаю энергию насквозь, так солдат ловко управляется с мечом, лучник – со стрелами, а я – с магией. Моя двенадцатая жена. Возлюбленная. Женщина, которую я познал.

– Не убив…

Ритм груди Инги замедляется. Безжалостное зимнее солнце купает нас в негреющем свете. На двенадцатых вратах написано: «исступление». Ключ на моей шее нагревается. Сделанный из червонного серебра, заговоренный на четырех ветрах и воде из подземных глубин, он также неотделим от меня, как мое сердце. Инга, что ты хочешь? Искупать меня в презрении и ненависти, как делали одиннадцать до тебя или будешь первой, безропотно принявшей свою судьбу?

– Нико… – шепчет она, пока черты лица безжалостно заостряются, – лай. Будь ты прок…

С недоговоренным словом обрывается жизнь. Жизнь-слеза, жизнь-соль стекает по щеке моей одиноким воином.

– Прости, Инга. И – спасибо.

Я встаю. Третий ассан открыт, чужая судьба плещется внутри радужным потоком, несется, подобно горной реке, обновляет и опьяняет. Ветер-бродяга, ветер-схимник, ветер-одиночка бросает мне в лицо горсть снега, расшалившийся в своей безнаказанности. Магия втягивается внутрь, кошачьей лапой прикрывает золотистые глаза, пушистым хвостом-защитой окутывает тело. Ключ обжигает грудь, и я стискиваю зубы, чтобы не закричать. Пахнет паленым. Каждый раз кожа на груди сгорает, чтобы обновится, следуя предписанию братства.

Брошка в виде паука удерживает плащ на шее. Я сжимаю ее в пальцах и возношу горячую хвалу жизни. Не верьте тем, кто пишет в легендах, что некроманты поклоняются смерти.

Низшие – возможно.

Но только не Черные Вдовцы. Разве можно пить из источника, который не существует? Боль – ядовитое зелье, жизнь – струящаяся река, смерть – врата. Переход. Врата невозможно испить. Их можно только открыть.

Я накрываю коченеющее тело Инги бархатным плащом. Вышитый золотой паук пленяет воображение, протяни руку, дотронься – оживет. И ведь оживает! Благодаря магии. Всегда и вовек. Первый закон в действии. Черные лапки шевелятся, брюшко отливает синим. Паук растопыривает жвала и деловито начинает пожирать труп.

Я отворачиваюсь и обнимаю себя за плечи. Магические потоки спиралью закручиваются перед глазами: этот мир прекрасен и удивителен. Я наполнен энергией, как драгоценный сосуд – кровью василиска.

Сильно пахнет еловыми ветвями и древесными грибами. А к смерти – специфическому запаху своей профессии – я успел принюхаться давно.

Туча разродилась, и снег – мягкий, липкий, настойчивый падает на бренный мир. Затягивая его белесой пеленой, словно короста – больные глаза.

2

Я сижу в кафе, курю, и дым поднимается к обледеневшему потолку. Город трупов и ворон, в котором никто не живет. Город подчинила себе смерть, которая воет сквозь разбитые окна домов, окутывает тротуары и парки туманным саваном. Когда-то я родился здесь. В месте, где пересекается время.

В горле першит. Я сплевываю вязкую слюну на пол, и она белым комочком замирает на обертке из-под шоколада. Под моими ногами – горы мусора. Сапоги утробно чавкают по ним всякий раз, когда я сажусь за любимый столик. Ожидание-боль, ожидание-змея тянется, как давно наскучившая мелодия.

Петр входит бесшумно. Он двигается плавно, несмотря на свои габариты: великан под два метра, весом более ста килограмм.

– Давно не виделись, Колька!

Голос громыхает, как сошедший с рельс поезд. Я встаю и скупо кланяюсь. Еще не хватало, выражать благодарность этому мудаку.

Петр резко отодвигает стул и хлопает в ладоши, на губах – улыбка, а в уголках черных глаз застыла смерть. Смерть-проклятие, смерть-искусство, смерть-ненависть. Петр был поднят одним из нашего братства и сделан Советчиком. Больше чем зомби, меньше чем человек.

– Что нужно? Зачем меня вызвали в межвременье?

Петр ухмыляется, оттопырив нижнюю губу. Кожа на его лице покрыта трупными пятнами, под горлом незатянувшийся рваный шрам. Кровь и плоть мертвеца давно превратились в черную труху, ядовитую для употребления. Хотя вряд ли в мире найдется дурак, решивший сожрать проклятого Советчика.

– Братство волнуется. Отстаешь.

Петр подмигивает мне, наклоняется, достает с пола гнилой апельсин и с чавканьем вгрызается зубами. Сок течет по толстым пальцам и синюшному подбородку. Я представляю, как снимаю ножом кожу с этого ухмыляющегося лица.

– Вчера я убил. Двенадцатую. Уже скоро.

Он сплевывает косточками на засранный пол.

– Уже выбрал жертву?

– Выберу. Я направляюсь в город.

В глазах мертвеца не отражается никаких чувств, но толстые губы растягиваются в улыбке.