Чёрт, подмостный, домовой - кто ты такой?

Пролог.

Старик вышел на улицу и с наслаждением, полной грудью вдохнул свежий, бодрящий морозный воздух.

Осень на исходе...

Под яркими звёздами светло, как днём. В нескольких метрах от избушки вьётся речушка - красуясь лунной дорожкой, прячется под старый финский мост. Старик прислушался к едва различимым шорохам и улыбнулся:

- Погодите чуток. Сейчас хлеб из печи достану... Сейчас!

Сгорбившись и кашлянув в кулак, дед Матвей побрел назад, к дому. У крыльца он ловко прихватил рогатину, скинул бечёвкой подвязанные башмаки и бесшумно, будто тень или призрак, скользнул внутрь. К печке. Чёрный кот, завидев хозяина, вскочил, выгнул спину и сладко зевнул, вонзив когти в шерстяное одеяло – мягкое, тёплое…

Шорох, монотонное бормотание, и вот уже плывёт по комнате дразнящий аромат свежеиспечённого хлеба. Старик отодвинул заслонку печи - отблеск пламени жадно скользнул по морщинистому лицу.

- Вот и угощение подоспело.

Дед вытащил круглый румяный каравай, смазал корочку сливочным маслом. Накрыл сверху льняной салфеткой – пусть отдохнёт, поостынет, пропитается, так ведь не только людям вкуснее...

Он неторопливо разложил на столе разноцветные ленты – одни узкие, другие широкие. Зажёг свечи. Свечи непростые – вручную скатанные из воска с травами (сам собирал, сам сушил), с душой да с наговором. Свеча трещит, от трав вспыхивает. Мозолистые пальцы старика с нежностью выбирают ленты, привязывая каждую к рогатине на своё место. Кот, мурлыча, трётся о ноги хозяина – волшебство чует.

Ловцом снов расцвело меж двух обструганных веток шёлковое разноцветье – любо-дорого посмотреть! В отблеске свечей затрепетали по стенам тени. Одна из них отделилась: щупленькая, востроносенькая старушонка в свободной одежде.

- А, пришла. Ты – первая, – усмехнулся дед Матвей.

- Пришла, пришла! – закивала головой старушонка и повела носом по сторонам:

- А чем это у тебя так вкусно пахнет?

- Да вот духам подмостным да лесным каравай испёк.

- Им испёк, а про меня забыл!? – тень недовольно задрожала, запрыгала по стене.

- Забудешь про тебя, как же! – хмыкнул Матвей и отломил небольшой кусок от каровая.

Встал и протянул к стене:

- Прими, подруженька, наш хлеб да с маслицем, да только из печи вынутый, для духов и тебя, Кикиморы, испечённый на радость, усладу, да на доброе к вам отношение.

Из стены вытянулась тощая ручонка с длинными костлявыми пальцами. Схватила хлеб из рук Матвея и исчезла в стене. Раздалось чавканье – будто ходит кто по болоту.

- Хорош хлеб-то!

- Заходи в следующее полнолуние на угощение.

- А молока что ли нет? – тень выросла, заползла на потолок, коброй нависнув над дедом. – Уж больно молочка охота.

- Сейчас крынку принесу.

Матвей направился в сени, принёс глиняный кувшин.

- Вот тебе молоко. Только ты уж не мешай мне...

- Это для лесных? – тень качнулась в сторону рогатины.

- Для них, – сухо кивнул старик.

С Кикиморой долгих да задушевных разговоров лучше не заводить. Даже приняв угощение, она всё равно остаётся лесной нечистью – холодной, голодной, не обласканной. Угостил и иди себе! Не то понравишься Кикиморе и захочет она утащить на дно болотца кусочек тепла из живого мира…

Тень исчезла, а вместе с ней и кувшин с молоком.

- Кувшин верни, – зло прошипел чёрный кот. - А то не напасёшься на вас!

Васька был кот запасливый, и во всём любил порядок. Инвентарю деда Матвея счёт нужен, чай вещички-то не казённые! Что до Кикимор, то у них и вовсе с котами вражда давняя, непримиримая. Дед Матвей как-то раз даже обещал Ваське рассказать, из-за чего, но так и не нашли они время для разговора. Ещё бы… Такие дела творятся – куда там!

Вот ведь как получается (думал Васька) - чувство неприязни свойственно обоим - нечистой силе, стало быть, и коту. Не простому коту. Говорящему! Коту колдуна. Это, если разобраться, то он, кот Васька, нечистая сила и есть? Так почему же…