Чертополох и ночь

Чертополох и ночь

Ночь укрыла старую добрую викторианскую Англию, холодная ночь в тоскливом октябре.

Такой ночью нет ничего приятнее, чем сидеть у камина, в котором весело трещат дрова. Сидеть, закутавшись в шерстяной плед, пить, скажем, пунш, читать что-нибудь из римских классиков или даже хороших английских поэтов.

Или, скажем, вместе с друзьями в светлом пабе пить добрый эль - хороший был урожай, что ни говори, не хуже, чем в том году, когда ещё, помните, у Алана родилась тройня, а старина Макферсон подрался с заезжим профессором?

Можно, конечно, неторопливо прогуливаться по городу в густых сумерках, кое-где разорванными светом тускловатых газовых фонарей; поднять повыше воротник, защищаясь от ветра, и любоваться старинными фасадами да видом на холодное спокойное море, которое нет-нет и мелькнет между домами, маня обманчивой близостью; постукивая тростью по мостовой, шаг за шагом исследовать загадочную вязь улиц и переулков.

Разумеется, никто и ничто не помешает вам и что есть сил гнать коня (конечно же, вороной масти!) через вересковую пустошь по подмокшей сельской дороге, локтем прижимая к боку шпагу, не обращая внимания на легкую морось и лишь краем глаза замечая тонущие в легкой дымке холмы, редкие рощицы и еще более редкие домишки.

Однако упаси вас небеса сидеть той же октябрьской ночью в засаде! Несчастнейшим из смертных вы станете. Порывы ледяного ветра пронизывают до кости, а с кустов капает прямо за ворот куртки. Приходится изо всех сил дуть на озябшие пальцы, чтобы хоть как-то их согреть, - и молить Всевышнего о том, чтобы спусковой механизм арбалета не заржавел - и очень, очень ждать, чтобы та тварь, которую он выслеживает, вылезла наконец из норы.

Молодой человек по имени Мэттью МакКинлох, к своему (он надеялся, что не только к своему) несчастью проводил ту ночь именно в засаде и успел уже изрядно продрогнуть. Следовало бы добавить еще “и был очень зол”, но, по меткому замечанию декария скрипториса Кроу, Мэттью всегда был зол. Человеческое несовершенство раздражало его; впрочем, к чести Мэттью стоит добавить, что и самим собой он бывал доволен редко. Ему недавно исполнилось шестнадцать лет, был он невысок, широкоплеч и темноглаз. С лица его не сходило угрюмое выражение, а глаза его горели огнем фанатика-пресвитерианина.

В жилах Мэттью текла немалая толика шотландской крови. Самого себя он считал истинным шотландцем, да таковым, пожалуй, и являлся. Лишь длинные светлые волосы отличали его от сородичей; на редкие вопросы он хмуро отвечал что-то вроде “моя мать была честной женщиной”, не уточняя, что имеется ввиду.

Носить тартан в те времена было делом небезопасным и кое-где даже противозаконным, поэтому клетчатым на Мэттью был только черно-ало-белый шарф из плотной шерсти. Вся прочая одежда - штаны, рубаха, жилет, плащ, куртка, гетры и ботинки - была самой обыкновенной и потому не заслуживает подробного описания.

Октябрь был уже на исходе - и это означало наступление непростого времени. Вампиры намного чаще нападают на людей в преддверии собственного мрачного и темного праздника - праздника, который по странной случайности совпадает с кельтским Самайном. Среди них считается особой роскошью добыть и выпить вместе с приятелями живого человека (а то и двух). Кроме того, солнце встает позже, а садится раньше, да вдобавок весь день прячется за плотными серыми тучами.

Это означает, что на долю охотников на вампиров выпадает особенно много работы. И год, в который произошла эта история (от Рождества Христова 1830-й), отнюдь не стал исключением.

Именно поэтому Мэттью МакКинлох сидел в обнимку с арбалетом в засаде и ждал, точно какой-нибудь разбойник, когда мимо пройдет его добыча. Место он выбрал удачное - как раз напротив входа в дом торговца рыбой, в густых зарослях боярышника. Эту улицу от параллельной отделяла широкая аллея, засаженная кустами и деревьями. Здесь было довольно много зелени - летом. Сейчас кусты словно бы вжимались в землю, тщетно стараясь найти укрытие от пронизывающего холода, деревья же невозмутимо салютовали небу голыми черными ветвями с обрывками листьев, словно солдаты какой-нибудь древней римской когорты.

И улица, и аллея были темными - фонарей здесь пока не было.

По расчётам Мэттью, молодая жена зеленщика должна была засидеться сегодня допоздна у подруги - жены владельца рыбной лавки, а затем пойти домой - в сопровождении кого-нибудь из слуг или домочадцев.

Да-да, Мэттью, по-видимому, использовал молодую миссис Гэлтри как приманку. Оставим это на его совести.

Неожиданно бдение молодого человека было прервано.

Дверь в дом открылась. Яркие лучи света прорезали тьму, заставив охотника прикрыть глаза.

На несколько секунд Мэттью увидел угол прихожей, ярко освещенный. До него донесся веселый смех, звон посуды и запах пирога с рыбой. Затем две фигуры шагнули с крыльца. Дважды скрипнула калитка. По мостовой звонко зацокали каблучки и глухо отозвались тяжелые ботинки.

Мимо Мэттью прошагали двое, о чем-то разговаривая. Один из голосов был мужским, другой, несомненно, принадлежал миссис Гэлтри.

Мужчина, как помнилось Мэттью, вошел в дом примерно через час после жены зеленщика, однако было уже темно, а впустили его, не спрашивая имени - видимо, знали. Поэтому понять, кто это, охотник не смог.

Мэттью подождал, когда шаги немного затихли, тихо выбрался из зарослей бузины, одернул плащ и поспешил следом.

Теперь счет шел на минуты.

Сперва охотник старался двигаться как можно более тихо и осторожно, но отойдя подальше от дома торговца рыбой, он сменил тактику. Теперь он шел, слегка пошатываясь, но быстро - так ходит человек, который хорошо понимает, что перебрал, и изо всех сил стремится домой, пока ноги окончательно не перестали его слушаться. Вдобавок Мэттью вылил на рубашку половину содержимого одной из тех фляг, что болтались на поясе, и теперь благоухал так, что любой встречный был бы уверен, что видит завзятого пьяницу.