Червонный адъ или Паденiе к звездамъ

Глава 7

Никогда не думал, что убогий свет тусклых лампочек может так радовать душу. Никто не подкрадётся со спины, никто не положит на плечи грязные тощие руки... Кошмар остался там, в тёмных переходах и лазах. Свет отпугивает призрачную гвардию, и это хорошо. Хоть бы не погас, ведь до заветных дверей с табличкой "Кто не работает - тот не ест" оставалось совсем немного. Добрался, открываю... Ничего себе, мне это кажется. Или я сплю?

  На миг я почувствовал себя человеком, затесавшимся на съёмки какого-то исторического фильма. Массивная люстра под потолком с гипсовой лепниной поминутно звякала хрустальными подвесками, отражая трепещущее пламя свечей, столы с белоснежными салфетками тускло блестели полированным красным деревом, барная стойка пестрела коллажем из плакатов, перекликавшихся со всевозможными молотобойцами, трактористами, шахтёрами, моряками, которые десятками смотрели со стен, обтянутых зеленоватыми гобеленами. Их грубые, словно вырубленные из камня, лица выглядели решительно и строго, в распахнутых глазах и жёстких складках в углах губ застыла самоотверженная готовность. Вот только к чему...

  После грязных тёмных тоннелей эта роскошь окончательно смутила меня. Сжавшись, как дебил, я пытался отряхнуть свою куртку, ещё больше размазывая полосы от кирпича и штукатурки. Чёрт возьми, и снять её не снимешь, ибо под ней футболка с надписью "fuck the system". Эх, ладно, была не была. Решительным шагом я приблизился к стойке.

  - Чего желаете, товарищ? - бармен, как оказалось, был прикован цепью к металлическому поручню, по берету на голове его пробегали поминутно уже знакомые искры.

  Видимо, это ещё одна разновидность Фридриха.

  - Мне этой, хрюкалки, ой, тьфу, рыковки,

  - Граммов сто?

  - Нет, желательно нольдвадцатьпять,

  - Четвертак?

  - Именно. И лучше в бутылке,

  - Семь трудодней это будет стоить,

  Что? Какие ещё к чёрту трудодни? Я что, должен буду работать на них? Здесь так что ли? Ситуация была явно не в мою пользу - мало того, что я не знал ничего об этих самых днях, так я ещё ненароком мог и раскрыть свои планы. Дело дрянь. Попробую выкрутиться:

  - И что же предстоит делать? Мыть посуду или драить полы?

  - Шутка эта удачная очень. Но мне нужно всего лишь карточки об отбытых трудоднях, - лицо его, хоть и выглядело абсолютно человеческим, но не выражало никаких эмоций.

  Что же делать? Просить в долг? Или как? И тут взгляд мой упал на кучерявый русый затылок и серо-коричневые клетки пиджака, принадлежавшие одному из посетителей. Гениально, стоит попробовать:

  - Сожалею, но карточки мои, кажется, не при мне, - и я поспешил отойти от стойки.

  Эх, вспомнить ещё. Знаю, что Сергей, а как дальше-то? Петрович... Андреевич... Сергеевич... Нет, Александрович, точно.

  Мучительно подбирая в голове нужные слова, я осторожно приблизился к столу:

  - Сергей Александрович, добрый, эээ... вечер. Вы позволите...

  Есенин, казалось, стряхнул с себя какое-то оцепенение и взглянул на меня, слегка склонив голову набок. Чёрт возьми, да он же, видимо, и говорить-то не может из-за удавки.

  - Вы позволите присоединиться к вам? Я - скромный почитатель вашего таланта. С детства...

  Поэт слегка усмехнулся, потом прикусил губу и вдруг с резким скрипом отодвинул стул ногой в лаковом ботинке, после чего жестом пригласил сеть. Первый успех совсем не придал уверенности. Что же делать дальше?

  - Сергей Александрович...

  Но Есенин отрицательно покачал головой, губы его искривились и что-то произнесли беззвучно. Только с третьего раза я понял:

  - Сергуха? Так называть вас?

  Утвердительный кивок с улыбкой.

  - Неудобно как-то... Но, как хотите...

  Поэт вдруг просиял, многозначительно поднял палец, а после достал из-за пазухи пачку. Пахнуло табаком, и я вспомнил, что не курил уже чёрт знает сколько. И не хотелось ведь, что странно. Безжалостно высыпанные папиросы раскатились по столу, Есенин ткнул пальцем в фонограф на своём горле и что-то быстро начал писать огрызком карандаша прямо на пачке.

  - Не выпало тебе фарту со мной поболтать, - прочитал я, а поэт снова указал на своё горло и опять замелькал карандаш.

  - Отговорила роща золотая, - на этот раз произнёс я вслух.

   "Самоубийца" ехидно усмехнулся собственной же шутке.

  - Да уж, - вцепился я в эту ниточку, - но так радостно видеть вас живым. А голоса очень жаль, вот уж с кем с кем, а с вами готов говорить хоть сколько...

  Картонный цилиндр в его фонографе крутанулся, повинуясь движению пальцев, следом задребезжала игла:

  - Не жалею, не зову, не плачу...

  - Это верно, - кивнул я, - главное, радоваться, что вернули к жизни.

  Как же фальшиво это звучало, мне аж самому стало противно.

  - Спокойней будешь биться, сердце, тронутое холодком... - ответил картонный скрип.

  - И страна березового ситца,

  Не заманит шляться босиком, - продолжил я.

  - Никогда, - вычертил карандаш.

  Однако, как же подойти к главному? А если так:

  - Но ведь жизнь дала ещё один шанс...

  - Жизнь моя, иль ты приснилась мне, - ответил фонограф.

  - Но ведь новая жизнь теперь с вами. Это же замечательно. Профессор Угрюмов возродил вас. Честно, я был так изумлён, когда увидел самого Сергея Есенина.