Четвертые

13.

Сегодняшняя погода совершенно не соответствует традиционной петербургской (ставшей объектом афоризмов и крылатых фраз): ярко светит солнце, в голубом небе плывут пышные облака. На крыше ветрено и пустынно, по всему похоже, что здесь собирались делать вертолетную площадку, но передумали. По периметру красуются старинные скульптуры, бывшие одной из многих достопримечательностей города. На отделенном пятачке, куда выходят лифт и лестница, водрузили скульптурную группу «Благочестие и Правосудие», имеющую столетнюю историю и целый пласт смыслов и подсмыслов. До мора она стояла на крыше другого здания, но по приказу дяди или отца ее перенесли и установили здесь.

Мать Евы стоит на коленях, руки связаны. Дядя рядом, убирает в карман телефон, с которого наблюдал за моими перемещениями. Самодовольно улыбаясь, встает рядом с женщиной, держа в правой руке пистолет.

— Ну что, племянник, подошли к финалу.

— Отпусти ее. Я здесь.

— Я ведь действительно тебя любил.

— У тебя своеобразные представления о любви.

— Ты о методах воспитания?

Мы молча смотрим друг на друга.

Он не хочет отпускать мать Евы, это очевидно.

— Но это было необходимо. К сожалению. Я хотел, чтобы ты был со мной. До последнего надеялся, что мы будем править вместе. Два лидера, два властелина. Я был рожден для этого, понимаешь!?

Последнюю фразу он выкрикивает, и рука с пистолетом дергается, мать Евы вздрагивает от испуга. Мне безумно жаль ее, но сейчас его нельзя перебивать — это опасно, ему нужно выговориться.

— Я должен был быть на месте Олега, я, не он. Но они решили поставить его, с детства решили, что будет он!

— Его больше нет. Ты получил все, что хотел.

— Но не так, как хотел. Долго… на вторых ролях.

— Нет, ты был «серым кардиналом», ты стоял за всеми действиями и идеями отца. За всем, что произошло в мире.

Он внимательно смотрит на меня, будто снова взвешивая за и против.

— Как жаль, что ты оказался неисправимым идеалистом. Мы столько всего могли бы свершить.

— Ты и без меня отлично справился.

— Ты прав, но вдвоем дальше было бы эффективней.

Разговор ему наскучил. Дальше тянуть время бесполезно. Ему все надоело, и он готов избавиться от нас, а потом заняться остальными.

— Чего ты ждал?

— Ты о чем?

— Почему не убрал меня раньше? У тебя был миллион возможностей.

— Я должен все делать лично. Ты же знаешь, никому не доверяю. Как и с тобой…

Он оглядывается: вокруг ни шороха, ни звука, ни одного сигнала от служб безопасности и его людей на крыше. Но что-то его встревожило. Может, хруст бетонного крошева под сапогом Вани, который невозможно услышать, но сейчас организм дяди на пределе человеческих возможностей, и все реально. Может, интуиция дает ему знать, что-то не так. Все, он в точке!

У меня больше нет времени. Я тянусь за пистолетом.

— Довольно разговоров!

Он вскидывает руку с пистолетом.

— Занять мое место решил, да?

Он нажимает курок, и мир глохнет и слепнет от выстрела гранатомета и поднявшейся от взрыва пыли, кусков бетона и арматуры, обрушивающихся на крышу. Мать Евы пронзительно кричит. Взрывная волна заставляет упасть, закрыв голову руками. Ваня наблюдал с камер и знал, когда нужно стрелять и главное, куда. Судя по точке, куда попал снаряд, там находились бойцы дяди, и сто процентов они не смогли уцелеть.

Есть куча неучтенных вероятностей, как говорит Федя, и дай Бог, чтобы мать Евы не пострадала. Я могу только уповать на него и Ванино мастерство. Шатаясь, встаю, в ногах неуютная слабость. Горло першит, глаза слезятся.

Мать Евы не шевелится. А дядя пытается подняться, слепо шарит рукой в поисках пистолета. Его лицо окровавлено, рядом куски арматуры и расколовшихся скульптур, что украшали крышу. В метре от дяди валяется исковерканное взрывом «Правосудие», это просто метафора Вселенной, если он пострадал именно от него.

Я смотрю на того, кто был мне как отец. Вижу, что он весь в крови. Крик матери Евы все еще звенит у меня в ушах. Я понимаю, что второго шанса у меня не будет, и достаю пистолет.

— Родной… — шепчет дядя, — не бери грех на душу…

Я нажимаю спуск.

Этот грех не стал первым, но теперь я стал убийцей, завершив тяжбу всевластия двух поколений. Стал оружием, пусть невольным, но видимо неизбежным.

Где-то на пределе сознания отмечаю, что на крышу с криком «Мама!» врывается Ева, за ней солдаты Игоря. Я продолжаю стоять у тела дяди, восприятие как у контуженного: словно в замедленной съемке появляется Валя с перебинтованной рукой, Ева падает на колени рядом с женщиной, та медленно поднимает голову.

— Жива, — плачет Ева и, обняв, гладит мать по голове.

Женщина, еще оглушенная взрывом, оглядывается, пытаясь осознать происшедшее. Слава Богу, жива.

Николас и Ваня просто влетают на крышу, мое сознание впустило нормальное восприятие реальности. Ванек моментально оценивает обстановку, видит Валю, но… идет ко мне.

Я опустошен. Я остался один на руинах у трупов. Сын и племянник тех, кто все это устроил, кто когда-то хотел, чтобы я возглавил новое общество. Но я не собираюсь в этом участвовать. Я хочу уйти, и я ухожу. Они могут выбрать любого лидера.

Дорогу мне перегораживает Игорь, у меня нет желания общаться с кем бы то ни было, но вокруг нас образуется кольцо: Ваня, Валя, Николас, за спиной, совсем рядом, чувствую присутствие Евы. Ее готовность поддержать и разделить все. Она смело берет меня за руку, априори соглашаясь со всем, что бы я ни сделал и куда бы я ни пошел.

— Прошу прощения, — говорит Игорь.