Четвертые

8.

Я безнадежно оглядываюсь в поисках дома Инны, но все дома кажутся одинаковыми. Голова кружится, тошнота достигает своего апогея.

— Блин. Мутит-то как.

Я оглядываюсь по сторонам.

Не успела.

— Нет…

Закрыв рот ладонью, я врываюсь в ближайшие кусты.

Штормить стало гораздо меньше, отмечает мое посвежевшее сознание. Ноги по-прежнему держат не твердо и приходится идти, нелепо вытянув руки для баланса. С площади доносятся веселые крики, судя по всему, там начались танцы — четвертые умеют развлекаться. Крик неизвестного мужчины по-прежнему стоит у меня в ушах, к сожалению, я с детства отличалась неодолимым любопытством. «Поверю я, что от кошмаров так орут».

Наконец, я оказываюсь на пятачке, откуда отлично видно дом с одиноко светящим окном. Любопытно. Любопытство вытесняет оставшиеся пары алкоголя, и я делаю уверенный шаг по направлению к дому.

Кто-то нападает на меня сзади и, закрыв рот свой ладонью, тащит за стену одного из домов. Я мычу, трясу ногами — «что за ерунда?!».

В моем случае испуг и ярость не лишают сил, а наоборот, прибавляют. В меня как бес вселился, с таким остервенением я пытаюсь вырваться из держащих меня рук. Мычу как можно громче, но рот зажали прочно.

— Успокойся и слушай.

Вот негодяй, советы раздает. Я бунтую еще сильнее.

— Слушай меня!

Я замираю, в его голосе слышится металл, и приказ инстинктивно заставляет подчиниться.

— Уберу руку, если заорешь — погубишь нас обоих. Но я выпутаюсь, а ты нет.

Поразительная самоуверенность. Посмотрим. Я не двигаюсь.

— Я убираю руку.

И он действительно освобождает меня. Резко развернувшись, узнаю Блондина с серьезным лицом и обескураженно замираю, но лишь на мгновенье.

— Ты кто такой?

— Алекс.

Тут моя злость вырывается наружу, и я от души влепляю ему пощечину.

— Какого черта?

Алекс не отвечает и, потирая щеку, выглядывает за угол дома.

— Все русские имена разобрали к твоему рождению?

— Не кричи.

— Что там происходит?

— Тебе что с того?

— Я слышала крик.

— Я в курсе.

Вот это новость…

— Следишь за мной?

— Не за тобой.

Мы пристально смотрим друг на друга. Почему-то я не испытываю к нему недоверия и злости. Он не похож на тех четвертых, что я видела, сам по себе: как бы внутри общины, но по-настоящему — за ее пределами. В нем чувствуются внутренняя грусть и одиночество и одновременно сила, он настоящий и… у меня нет желания скорее избавиться от его общества. Ладно, довольно гляделок, я поворачиваюсь в сторону дома.

— Даже и не думай.

— Это еще почему? Сам ведь пойдешь.

— Нет. Не лезь в это.

— А тебе значит можно?

— Мне нужно.

Я отворачиваюсь, похоже, лучше действительно уйти.

— Будь внимательнее.

— С чем?

— С людьми.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Так будет лучше. Приехала развлекаться, развлекайся.

— Ты понятия не имеешь, зачем я приехала!

— Забудь обо всем.

Он смотрит мне в глаза и отворачивается.

— И о том, что меня видела. Иди на вечеринку, чтобы они думали, что у тебя все из головы вылетело.

Мне обидно. Оказывается, очень неприятно, когда ты прикасаешься к тайне, но тебе ничего не расскажут, потому что не доверяют. Хотя, если объективно, с чего ему мне доверять? Я разворачиваюсь и ухожу.

— Так будет лучше, — говорит он вслед.

Ничего не меняется, большая часть человечества погибла, но это не отразилось на оставшихся. Продолжаются интриги, самоуправство, все, что было, — будет всегда. Пока существуют люди, окружающий мир может измениться, но только не прогнившее насквозь человеческое общество.