Четыре дня из жизни. Репортаж.

Поездка в Бендеры

Эльмира Велешко
Четыре дня из жизни...
Поезд резкодернулся и под противный визгливый скрежет тормозных колодок стал натужно замедлять ход. С алюминиевых полок вагона на головы сидящих пассажиров посыпались чьи-то увесистые кошелки, дипломаты, коробки и прочая ручная кладь. В мгновенно воцарившейся тишине вагона раздался пронзительный крик ребенка, пришибленного свалившимся на него тяжелым предметом. Детский плач вывел из ступора испуганно примолкших людей, они громко загалдели, стали вытягивать шеи в стороны окон, пытаясь определить причину неожиданного торможения. Поезд еще раз сильно дернулся и вконец замер. До станции Бендеры-2 он не дотянул всего пару сотен метров. Снаружи послышались какие-то глухие хлопки. Я не успела даже подумать о чем-то, как живот стал наполняться ледяным холодом: организм быстрее мозга определил природу непонятных звуков - это были выстрелы...
   Через открытые форточки потянуло запахом дыма.
   Сестра мужа Люба, сидящая напротив меня, от неожиданности громко икнула. Ее испуганно вопрошающие глаза вперились в меня, словно я могла знать о происходящем больше, чем кто-либо из присутствующих в вагоне.
   "Пожар!" - вдруг раздался истошный женский крик. Словно получив ответ на мучивший всех вопрос: "Что же происходит?" и руководство к действию, люди повскакали со своих мест и грозным в своей бессловесной устремленности стадом бросились к распахнувшимся дверям. Повинуясь стадному чувству, я последовала за толпой, успев в мгновение ока одной рукой подхватить младшего сынишку Сашу и крепко прижать его к телу, а другой рукой вцепиться в рукав старшего сына - Романа. Все это я проделала неосознанно, на гребне эмоционального подъема, имя которому - инстинкт самосохранения. Люба, выйдя из ступора, резво бросилась вслед за нами.
   Позже я удивлялась тому факту, что в экстремальной ситуации мои неосознанные действия были наполнены какой-то мелочной целесообразностью. Не думая о вещах, я, тем не менее, не забыла прихватить с собой тяжелую сумку с набором необходимых детских вещей, которую брала с собой в поездки из Кишинева в Бендеры, даже если ехала на один день. К счастью нам удалось избежать участи многих придавленных в толпе, да и то, только потому, что наши места находились возле входной двери вагона. Благополучно спрыгнув с высокой подножки на крупный гранитный щебень возле металлической паутины рельсовых развязок, обильно закапанный мазутом, мы устремились к высокому мосту, расположенному у самого вокзала. Возле правой крайней опоры моста начиналась крутая извилистая тропинка, ведущая в сторону Борисовки - сравнительно молодого района города. Вся масса бегущих испуганных людей устремилась именно в ту сторону. С большим трудом, спотыкаясь на каждом шагу и соскальзывая, обдирая высокие каблуки босоножек, цепляясь руками за пучки травы, скудно растущей на пригорке, мы кое как вскарабкались по крутой насыпи на дорогу и тяжело дыша, стали растерянно шарить глазами по сторонам. Со стороны старого города на бешеной скорости подъезжали военные грузовики и из их брезентовых недр на асфальтовое покрытие дороги, прокаленной жарким летним солнцем, торопливо спрыгивали вооруженные автоматами люди. Вид автоматчиков придал прыти полупарализованным от страха пассажирам - наподдав жару, они в считанные секунды скрылись за ближайшими пыльными тополями, отсекающими придорожное полотно от первых низеньких домов района, утопающего в зелени.
   Люба жила в районе Борисовки, а моя ведомственная квартира находилась на Варнице - на берегу Днестра. Это было совершенно в разных районах. Мы бестолково топтались на пригорке, в попытке определиться - куда же нам всем бежать? Золовка предлагала отправиться к ней, так как дома ее ждали муж и сын, а я - на Варницу, ко мне домой, так как туда было ближе; да и в сложившейся ситуации хотелось оказаться в своем доме. Почему-то в гудящей голове в тот момент вертелась одна единственная мысль: "Дома и стены помогают!". Решили: каждый двигается к себе домой. Наскоро попрощавшись, мы побежали в разные стороны. Как только я и дети оказались по другую сторону моста (к слову сказать - мы были единственные, кто двинулся в эту сторону), автоматчики извилистой цепочкой перекрыли все подступы к мосту и вокзалу. Теперь мы с Любой оказались по разную сторону "баррикад". Где-то, совсем рядом, ухнул оглушительный взрыв, спровоцировав беспорядочную автоматную пальбу. Панораму вокзала и моста заволокло густыми едкими клубами дыма. Оглушительная перестрелка придала мне и детям прыти - обмирая от страха, мы целенаправленно затрусили в сторону пригорода, не задаваясь вопросом: кто в кого палит и по какой причине происходит весь этот кошмар? Я бежала с детьми по совершенно опустевшей дороге, отмечая отсутствие машин и обычных многочисленных пешеходов. Все происходящее было непонятной дикостью, чем-то нереальным; хотелось ущипнуть себя изо всех сил, чтобы проснуться от этого кошмара! Но гранатные взрывы у вокзала, от которых вздрагивала под заплетающимися ногами земля, и сухой треск автоматных очередей убеждали в том, что это все жутко реально. Слышно было, что темп стрельбы нарастал и бой разгорелся не на шутку.
   Тугая взрывная волна от жахнувшего поблизости взрыва выбила все стекла в окрестных домах. Уши заложило так, что некоторое время все вокруг, в том числе и вид сыпавшихся осколков стекол, напоминало кадры из немого кино. Увеличить темп бега я при всем желании не могла, так как трехлетний Саша и так выбивался из сил. Время от времени я подхватывала его на руки и прибавляла скорости. Но двадцатикилограммовый сынишка и тяжелая спортивная сумка с детскими вещами в придачу, с оттяжкой ухающая по бедру, не позволяли долго выдерживать эту нагрузку. До сих пор удивляюсь - почему я не выбросила эту тяжеленную сумку по дороге!? Видно это шоковое состояние поддерживало в мозгу программу минимум: "все свое тащу с собой". У восьмилетнего Романа от бега кепка сползла на самый нос, не давая ему смотреть под ноги. Он постоянно спотыкался на бегу, но кепку не мог поправить, так как одной рукой держался за меня, а в другой руке судорожно тискал мою маленькую дамскую сумочку с деньгами и документами. Над головой раздался леденящий кровь свист пуль. То, что это пули, я определила сразу, так как отлично помнила этот звук по событиям в Азербайджане, когда приехала к родным в гости в Баку и угодила в самую гущу военных действий девяностого года. Те события прочно угнездились в моей памяти, изредка напоминая о себе кошмарами снов, в которых постоянно присутствовал страх за жизнь и здоровье моих малолетних детей, а также родных и близких.
   Теперь же, на родине моих детей и мужа, повторился этот ужасный кошмар, когда чувствуешь свое бессилие перед происходящим безумием распоясавшихся людей, волею судьбы и обстоятельств, выплывших на поверхность смутного времени и присвоивших себе право распоряжаться судьбами тысяч и миллионов людей.
   Я растерянно огляделась по сторонам в поисках укрытия: справа от нас тянулся километровый сетчатый забор автостоянки, а слева - высокие монолитные блоки забора долгостроя.
   Ни лазейки, ни закоулка! Спрятаться от шальных пуль, вжикавших над ухом, было совершенно негде! Мой растерянный взгляд зацепился за небольшую воронку насыпи неподалеку от бетонной стены; оттуда, из ямы, выглядывала физиономия какого-то мужика с квадратными от страха глазами, внезапно застигнутого стрельбой. Оценив малые габариты ямы, я с сожалением отказалась от мысли присоединиться к перетрухнувшему селянину и устремилась дальше. Вдруг, позади, раздался визг тормозов, и возле нас притормозила белая "копейка". В кабине машины виднелись испуганные лица мужчины за рулем и женщины с младенцем на руках. Я отметила, что номера у машины были одесские.
   -Женщина! Подскажите ради бога, как отсюда выбраться! - истерические нотки в голосе бледного водителя почему-то придали мне бодрости. Видно успокаивало то, что не я одна в данной ситуации "праздную труса"!
   -Разумеется! Я вас выведу из окружения! - пафосно прозвучавшие слова я подкрепила тем, что быстро распахнула дверцу и впихнула внутрь машины детей, а затем и сама шустро влезла следом.
   Резко рванув с места, "копейка" понеслась в сторону села. Перепуганная женщина с маленьким ребенком на руках стала сумбурно рассказывать, как они попали под обстрел, сначала на мосту, ведущему в сторону Тирасполя, а затем, возле автозаправки, что находится неподалеку от вокзала "Бендеры-2". При этом у нее клацали зубы от мелкой дрожи, сотрясающей ее худенькое тело. Женщина пыталась взять себя в руки, но это у нее плохо получалось. Честно признаться - мое состояние было примерно таким же. Я стала подробно объяснять молодым одесситам, попавшим в самое пекло межнациональной разборки, как им проще, через село, выбраться на кишиневскую трассу. Удачно выскочив из-под обстрела, мы за пару минут подъехали к сельмагу, находящемуся в центре села. Там я распрощалась с молодой семьей, посланной мне самим богом в критический момент, когда казалось, нет никакого выхода из тупиковой ситуации, и быстрым шагом направилась с детьми в сторону Днестра, на берегу которого находился мой дом.
   Когда мы "вырулили" из лабиринта сельских улочек к группе ведомственных домов, стоящих на отшибе, то наткнулись на толпу испуганных селян, при звуках стрельбы высыпавших из своих домов. Среди галдящих женщин я сразу же заметила крупную статную фигуру своей лучшей подруги Людмилы, живущей от меня через три дома.
   -Оп-паньки! Явление Христа народу! Вот и моя подружка со своими чадами! А я еще удивляюсь: как это так случилось, что у нас начались военные действия, а ее нет!? А она - туточки, не задержалась! Без нее ни землетрясение, ни война не состоятся!
   Насмешливый тон подруги не мог скрыть от меня испуга и озабоченности в ее глазах. За бравадой слов угадывались растерянность, страх и бессилие перед наступающими грозными событиями.
   Гулко речное эхо увеличивало звуки боя, разыгравшегося у моста, соединяющего Бендеры и Парканы. Слышно было, что воюющие стороны ввели в действие тяжелую артиллерию. Над речной водой стлался клочковатый дым, а жаркий летний воздух над левобережьем был пропитан страхом и безысходностью.
   Разногласия между Кишиневом и Бендерами по поводу кириллицы и латиницы, судя по всему, были последней каплей, переполнившей чашу экономических и политических противоречий, накопившихся в правящих кругах левобережного и правобережного регионов. Мудрые древние политики говорили: "разделяй и властвуй", современные были полностью с ними согласны и приняли это как руководство к действию. Функционеры хорошо раздували межнациональную рознь, провозглашая такие лозунги, как: "Чемодан, вокзал, Россия" для лиц не молдавской национальности, забывая о том, что с древних времен приднестровские просторы населяли жители сотен различных национальностей. Если покопаться в родословной каждого такого горе-оракула, ратующего за "Молдову для молдаван", то не далее, как во втором колене можно было встретить либо украинку-бабку, либо деда-грека, либо мать-немку, тетку-еврейку, дядьку- болгарина. Далеко не надо ходить: у моих детей в жилах течет кровь украинской прабабки, деда молдаванина, русской бабушки и дедушки азербайджанца; у подруги в роду имеются евреи, украинцы, русские, молдаване и румыны. Я не понимала - что нам было делить между собой?
   Позже, собравшись во дворе у подруги, мы эмоционально обсуждали происходящее. Бабушка Валеры - мужа Люды, румынка по национальности, молча сидела на низенькой скамеечке в тени пышного розового куста и слушала, как с пеной у рта (спокойно мы не могли реагировать на происходящее вокруг), осуждалось происходящее в республике безумие. Спорили так, что нас было слышно за несколько дворов вокруг! Дети Люды и Валеры - шестнадцатилетняя Наташа и восьмилетний Женя, и мои - Рома и Саша, были загнаны со двора в комнаты, "от греха подальше", где они резались в "Денди".
   Собственно говоря, нас с Людой познакомили наши дети Рома и Женя. Они ходили в один детский сад и в одну группу. Как-то на утреннике, посвященном Международному женскому дню Восьмого марта, я заметила высокую женщину в блестящем нарядном платье. Возле нее стоял кудрявый Женя, зачастивший в последнее время к нам во двор.
   Часто, глядя на чумазого загорелого мальчишку с ног до головы покрытого грязью и пылью, похожего на арабчонка, но с бирюзовыми глазами и желтыми крутыми кудряшками на голове, играющего с моим старшим сыном дни напролет, я умилялась: - "Еще один чухомырик! Не один мой такой на Варнице!" До шести лет я дрожала над часто болеющим сыном, сдувала с него пылинки, не спуская с рук. Когда все же пришел момент спустить его на землю, и в буквальном, и в переносном смысле, то из стерильного ребенка мой Роман превратился в самого невероятного пачкуна. Не помогали даже трехразовые переодевания в течение дня. Та же самая история была и у Людмилы. Почуяв свободу полу сельской жизни, наши наследники закусили удила и с наслаждением предавались играм, после которых каждый вечер их приходилось подолгу отмачивать в корытах с водой. Естественно, мне захотелось подойти к маме этого мальчишки и познакомиться с ней, что я и сделала. С тех пор нас с Людмилой невозможно было "водой разлить". Я обрела близкого мне по духу человека, будучи уже достаточно взрослой, что, согласитесь, бывает очень редко. Первое время мы с ней не могли наговориться. Хлопоты по хозяйству отнимают у семейных женщин все время, поэтому мы собирались с подругой у нее на кухне после одиннадцати часов вечера и с жаром обсуждали многочисленные проблемы, стоящие не только перед каждой из нас, но и глобальные - стоящие перед всем человечеством. Засиживались иной раз до пяти утра. Потом подолгу провожали друг друга, выбирая оптимальную точку расставания, одинаково удаленную от наших домов. В кромешной сельской темноте натыкались на кусты и валуны у палисадников; при этом хихикали, представляя вытянутые рожи соседок, если бы они увидели нас в эти предутренние часы. Ни у одной здравомыслящей поселянки не могло возникнуть предположение, что две женщины, которым обеим за тридцать, могут проговорить всю ночь напролет о таких "актуальных" проблемах, как встреча инопланетных разумов, или различие в построении стихов у Пушкина и Оскара Уайльда! Куда легче было бы предположить, что две молодки возвращаются с гулянки!
   Поначалу эти ночные посиделки были встречены нашими мужьями "в штыки". Однажды мой муж Ваня даже вспылил: - "Вы что, колитесь там, что ли?" Затем, якобы ненароком, то один из мужей, то другой, то - вместе, стали присутствовать на наших диспутах, внимательно прислушиваясь к заумным, но животрепещущим спорам по самым разным аспектам. То же самое стало происходить и с друзьями Наташи. Подруги и ухажеры-друзья, приходящие к дочери Людмилы, надолго застревали на кухне возле нас, забывая, что собирались на дискотеку, или очередную вечеринку. Возможно, их всех подкупало то, что любую проблему мы с подругой пропускали через себя, "обсасывая" факты, находя различные подтверждения либо опровержения из многочисленных печатных и телевизионных источников. Все эти споры и диспуты были шумными и весьма эмоциональными. К слову сказать, читать любили и я, и Люда. Короче, нам "было что сказать друг другу", и мы рады были поспорить и найти оптимальное решение по любому вопросу.
   Позже, когда мой муж устроился работать в Кишиневе на стройку ПВЭМ, я вынуждена была переселиться к нему в общежитие, а ведомственную квартиру, предоставленную нам Бендерским речным портом, навещать раз в месяц. Это так называлось, что я "еду домой", на самом деле в квартире я проводила не более двух часов. Все остальное время мы с подругой не могли наговориться, а дети резвились возле реки, или во дворе, с лихвой восполняя время разлуки. Обычно, проболтав всю ночь, на следующее утро я с детьми уезжала обратно в Кишинев. Но в этот раз жизнь внесла свои коррективы в наши планы. Война, словно приехавшая со мной в пригородной электричке, засадила меня на Варнице на несколько дней. Начавшиеся боевые действия отрезали Бендеры от всего остального мира. Я только могла предполагать, что испытывают мои мама и муж, находящиеся в это время в Кишиневе, и не имеющие от меня никаких известий.
   Ситуация осложнялась еще и тем, что Варница превратилась в плацдарм боевых действий, словно на левый берег Днестра вернулось то время, когда советские войска штурмовали позиции закрепившихся здесь оккупантов. Мой дом стоял на берегу реки. Весной, когда уровень воды в Днестре резко поднимался, к моей калитке подплывали катера теплоходы и капитаны в неурочное время выпрашивали у меня кого-нибудь из электриков для ремонта, либо консультировались по поводу очередной поломки. И я, и мой муж в то время работали в порту, я - энергетиком, а муж - старшим электриком на плавмастерской. Короче, для порта мы были нужные люди. Теперь же близость к реке выходила боком: со стороны Паркан и Тирасполя жутко воющие снаряды летели один за другим, и, судя по всему, мой дом служил хорошей пристрелкой!
   Ночевать я отважно решила у себя дома, но к четырем утра, когда артобстрел достиг своего апогея и журнальный столик, закрывший нижнюю часть окна, выходящего на реку, уже не казался мне надежной защитой от пуль и снарядов, я подхватила полусонных детей и, почти по-пластунски, опасаясь снайперов, выбралась со двора. Метровый высоты штакетник забора не мог служить надежным прикрытием двора. Миновав просматриваемую с противоположного берега реки зону, я с детьми припустилась к подруге. Последующие три дня мы находились у нее. Если обстрел увеличивался, мы отправляли детей в подвал. В эти дни на улице царила тридцатисемиградусная жара, а в глубоком подвале, насчитывающим двадцать четыре ступеньки вниз, было прохладно и сыро. Мы очень переживали, что дети могут заболеть из-за резких перепадов температуры. Чтобы как-то отвлечь себя от беспокойных мыслей, мы с Людой выготавливали различные блюда на нашу ораву из восьми человек. Вернее готовила подруга, так как очень любит кулинарничать, к тому же - это ее профессия, а я находилась в ее распоряжении, на подхвате.
   Год этот выдался урожайным. У меня в огороде созрела крупная сладкая клубника. Набравшись храбрости, я вооружилась ведрами и отправилась за начинкой для пирогов. Собирала спелые ягоды, согнувшись в три погибели, боясь стать мишенью, либо "косвенным ущербом". Назад вернулась живой и с двумя полными ведрами пахучих ягод, на радость детям. Наварили компота, настряпали пирогов с клубникой, просто так ели посыпая сахарной пудрой, которую готовили тут же при помощи электрокофемолки из сахарного песка. Эта возня немного отвлекала нас с Людмилой от ужасных мыслей. Валере приходилось хуже! Крепкий мужик, отказавшийся взять в руки оружие по этическим нормам, вызывал раздражение и даже озлобление у многих селян-молдаван, чьи мужья и сыновья на гребне "патриотизма" подались волонтерами в местное ополчение - полицию. Неприметное сельское мужичье, никогда не хватавшее с неба звезд, воодушевилось перспективами получить в руки оружие и покомандовать. Войдя в раж, они вызвали Валеру на разборку, дабы выяснить: "ху из ху!" Остается только догадываться: в какой форме предъявлялись к нему претензии. Немногословный, обстоятельный Валерка просто заявил: - "Стрелять в сторону Бендер я не собираюсь - там я вырос, там мои друзья. Переходить на ту сторону я не собираюсь - здесь мой дом, здесь моя семья. Участвовать в этом отвратительном фарсе мне не с руки, я не безмозглый пацан, которому лишь бы пострелять, неважно, куда и по какой причине! Так что делайте со мной что хотите!"
   Затем обратился к одному из соседей, который возникал больше всех:
   "Интересно, с каким чувством ты будешь стрелять в сторону Паркан, зная, что у тебя там живет родной сын от первой жены?"
   Рвущий больше всех глотку горлопан не нашелся, что на это ответить и заткнулся. Местные "патриоты" немного "сдулись" и оставили Валерку в покое.
   Не зная чем себя занять, и видно из чувства внутреннего протеста, Валерка стал стеклить веранду, не обращая внимания на то, что двор простреливается, чем довел меня и Людмилу до предынфарктного состояния. С воплями и угрозами последовать его примеру, если он не зайдет в подвал, мы кое-как вынудили мужика покинуть двор в самый разгар артобстрела.
   Так прошел второй день. Ночевали в подвале на диванных подушках, разложенных на ящиках из-под овощей. Так как существовала гипотетическая вероятность прямого попадания шального снаряда в погреб, то мы предусмотрительно запаслись канистрой с водой, огнетушителем и лопатами. Детям происходящее казалось необыкновенным приключением, а взрослые находились во взвинченном состоянии, буквально на грани нервного срыва. Ни я, ни подруга не могли заснуть; прислушивались к артиллерийской канонаде, несколько приглушенной несколькими метрами земли над головой. Видя наше состояние, Валерка силком заставил нас выпить по стакану водки. И действительно - помогло; через полчаса мы заснули.
   На следующее утро "бабское радио" Варницы сообщило о временном перемирии; это значило, что какое-то время не будет стрельбы. Еще сообщили о том, что возле сельмага стоит автобус, на котором будут эвакуировать из зоны боевых действий желающих уехать женщин и детей. Мы с Людмилой, надавав кучу инструкций "по правилам безопасности поведения детей во время войны", взяв с бабы Веры, Валеры и Наташи клятвенные заверения присматривать за пацанами, отправились в разведку. На центральной улице притихшего села мы наткнулись на несколько бронетранспортеров, на пыльной броне которых восседали какие-то странные, явно не русской и не молдавской национальности, бородатые мужики в камуфляже. Там же "кучковались" местные парубки с глуповато-горделивыми ухмылками на нетронутых щетиной лицах и с оружием в руках. Среди молдавской речи была слышна румынская, пришепетывающая. Обменявшись соображениями на сей счет, правда, полушепотом, мы с подругой проследовали до магазина, где толпились женщины. От них мы узнали, что автобус для эвакуации желающих уже уехал, что в городе раздают хлеб и люди могут перемещаться в город и обратно до конца перемирия, то есть до вечера. Отважно решили сходить в город и получить как можно больше информации о происходящем; если повезет - разжиться хлебом.
   Так как основная дорога была перегорожена громадными бетонными плитами и бронетранспортерами, то мы двинулись в сторону города по шпалам. Оттуда широким потоком двигались старики и женщины с детьми, несущие сумки в руках, на велосипедных рамах и ручных колясках. Мужчин призывного возраста не наблюдалось. Когда дошли до привокзального моста, наткнулись на волонтеров, перегородивших дорогу. Нагловатые, вооруженные винтовками и автоматами, ребята грубыми окриками остановили нас с подругой и размахивая оружием, в котором были явно не холостые патроны, стали допытываться: какого рожна нам понадобилось в Бендерах. Наставленные в живот стволы моментально отбили у нас охоту идти дальше.
   -Так! Разворачиваемся и медленно идем назад, - прошипела Людмила, не поворачивая ко мне головы.
   Мы, словно оловянные солдатики, дружно повернулись через левое плечо на сто восемьдесят градусов и зашагали обратно, в сторону села. Я даже чувствовала маленький кружок меж лопаток - гипотетическую мишень, куда целился защитник целостности Молдовы. Лишь теперь до нас дошло, что все люди шли со стороны города, а обратно - ни одного! Только мы - две дуры, вообразили, что в честь перемирия разрешено перемещаться куда захочешь! Мы шли по пыльным улочкам села и везде наблюдали одну и ту же печальную картину: испуганные люди с детьми и авоськами, какие-то разномастные военные, многотонные блочные заграждения. Вокруг сады и поля ломились от урожая, который на славу удался в этом году, а люди, вместо того, чтобы заняться уборкой, нацепили на себя камуфляж и целятся в ближнего своего, припоминая обиды и грехи со времен Штефана Чел Маре и Богдана Хмельницкого.
   Нам было глубоко наплевать: на кириллице или латинице будут учиться наши дети, лишь бы они выросли честными, достойными людьми, для которых нонсенс - поднять оружие на женщину или ребенка. Хотелось закричать громко-громко, чтобы меня услышали по обе стороны заграждений блокпостов:
   - "Люди! На Земле нет ничего важнее жизни! Нет такой причины, ради которой можно убить человека! Одумайтесь! Мы все дети одной планеты и нас всех согревает одно солнце!"
   Эти невеселые мысли были прерваны пронзительным нарастающим воем летящего в нашу сторону снаряда. Буквально в ста метрах позади нас громыхнуло так, что под ногами дернулась земля, словно стремилась стряхнуть с себя людей, потерявших разум.
   -Это возле магазина, - констатировала подруга.
   Следующий снаряд разорвался гораздо ближе к нам. Мы продолжали идти тем же шагом, стараясь сохранить достоинство, категорически отказываясь кланяться пулям и снарядам, или прятаться как крысы по подворотням. Это был внутренний протест против того, что творилось вокруг нас. Но когда над головой просвистел третий снаряд, мы с подругой посмотрели друг на друга и, словно громом пораженные, в один голос заорали: - "Дети!!!"
   Не стоит говорить о том, что мы побили все рекорды по бегу. Предательское воображение подсовывало одну ужасную картину за другой. Когда на первой космической скорости мы влетели во двор, то над селом стояла дикая канонада, село заволокло пороховой гарью и дымом. Где-то горел дом.
   Какой-то, не долетевший по назначению, снаряд разорвался над домом. Во все стороны брызнули осколки, пробивая шифер крыши и вонзаясь в стволы плодовых деревьев в огороде. Дети, слава богу, отсиживались в спасительном подвале под присмотром Наташи, а бабушка Вера и Валера поджидали нас, стоя у двери. В этот момент, один раскаленный осколок вонзился в деревянный порог у самой ноги бабушки, а второй зашипел в собачьей миске с водой. Оценив серьезность происходящего, мы все спустились в прохладные недра подвала, чтобы не искушать судьбу.
   У меня голова шла кругом: младший сын был подвержен простудным заболеваниям, а его приходилось держать в подвальной сырости и холоде. Дело осложнялось еще и тем, что у меня с собой не было молочной смеси. На выручку пришла соседка Людмилы - у нее была коза. Раз в день соседка продавала мне кружку молока для ребенка. Продуктов у нас было много, вот только сказывалось отсутствие хлеба. Кроме того, заядлые курильщики Валера и Люда страдали от отсутствия сигарет. Подруга прочесала все шкафы и укромные закоулки в поисках завалявшихся бычков. Однажды я случайно нашла за хлебницей, стоявшей на холодильнике, "жирный чинарик". Радости моей подруги не было предела. Она с наслаждением затягивалась, смакуя каждый вдох.
   Вновь рядом громыхнул взрыв. Людмила крепко выругалась и в сердцах сердито затушила сигарету.
   Видя такое расточительство, я закричала:
   -Ты что? Здесь еще на добрые три затяжки!!!
   Что тут произошло с моей подругой! Она сложилась буквально пополам от хохота; захлебывалась от смеха, не имея возможности остановиться. Это был даже не смех, а рыдания, от которых в животе случаются спазмы. Комизм ситуации заключался в том, что я была единственная из знакомых и друзей Людмилы, кто не курит. Мне доставляло истинное удовольствие постоянно попрекать ее тем, что она пагубно влияет своим негативным примером на наших подростков сыновей и, в придачу, губит свое здоровье. Я могла гудеть на эту тему изо дня в день, рискуя получить дружеский тычок от подружки. До какого же состояния довели меня события тех дней, что я выдала такую душераздирающую фразу о трех затяжках! С тех пор эти "три затяжки" стали в нашей компании "притчей во языцех".
   На следующее утро по Варнице поползли слухи, что выпустили из тюрьмы зэков и в городе царят беспредел и разбой. Кроме того, тот факт, что обстрелом со стороны Паркан и Тирасполя было разбомблено сельское кладбище, еще больше озлобил молдавское население Варницы. На русскоязычных жителей поселка теперь не только посматривали косо, но вслед можно было услышать и угрозы. У соседской козы в тот день по какой-то причине не стало молока для Саши. Мы всерьез стали задумываться о том, как выбираться из блокады. Именно в те моменты у подруги, на протяжении своей жизни не раз сочинявшей стихи, под пером родились строки, ярко отражающие наше душевное состояние и отношение к происходящему.
   Эти строки до сих пор вызывают у меня во всем теле дрожь:
  
  
   Злобы адский дух смрадом по Земле:
   Волонтеры, РУХ, демократ в Кремле.
   Тот же партократ, вывернув тулуп,
   Перестройке рад, снова поднял кнут.
   Вмиг перестроил мир: взял в руки автомат.
   Стервятникам он пир устроил кровный, брат.
   Анархия царит. Быстрей, зерно к зерну
   Спешит она набить скорей свою мошну.
   Напрасно люди ждут предела нищеты,
   Лишь как трава растут на кладбище кресты...
  
  
   Существовала вероятность того, что нас с детьми выпустят через блокпост во время затишья, но без Валеры мы не собирались покидать село. В придачу, баба Вера заявила, что умирать она будет у себя дома, а не на чужбине!
   Наши ожесточенные споры, переходящие в крик, были прерваны стуком в калитку. Выбежав во двор, я остолбенела: у ворот стоял мой муж Иван!
   Потный, пропыленный, с брезентовой сумкой за плечами, в которой были буханка черного хлеба и несколько пачек сигарет "Прима", он пешком пришел из Кишинева, минуя многочисленные посты и заграждения: как молдавские, так и приднестровские; он прошел через весь горящий разбомбленный город из конца в конец, на улицах которого еще долго, в течение многих дней, будет стоять сладковато-приторный трупный запах погибших неизвестно за что горожан. Жаркий, напоенный пороховой гарью, летний воздух стлался над землей, забивая легкие удушливым дымом, оседая на одежде безобразными коричневыми потеками и разводами смеси пыли и пота.
   Иван проделал этот путь, в надежде отыскать свою семью, попавшую в самую гущу ужасных событий. Но с каждым его шагом надежда таяла как снег на солнце, ибо представшие его взору горящие машины и разбомбленные дома, скошенные ливнем пуль ветви и листва под ногами, лужи запекшейся крови и снайперы на высотках говорили о том, что остаться в живых в таких обстоятельствах можно только благодаря чуду. Подойдя к полуразрушенному от прямого попадания снаряда дому сестры и не обнаружив нас там, он почти потерял надежду. Словно зомби, тяжело переставляя негнущиеся ноги, Ваня на автопилоте пришел на Варницу. И только тогда, когда увидел нас живыми и здоровыми, силы оставили его.
   Окинув взглядом нас всех, как горошины из стручка высыпавших ему навстречу, он облегченно вздохнул, прислонился спиной к стене веранды и медленно сполз на корточки - ноги ему отказали...
   С появлением Вани нам стало проще выбраться из зоны боевых действий. Мы погрузились в машину наших друзей (до сих пор удивляюсь - как мы в ней поместились!), прикрепили к радиоантенне машины белый лоскут и поехали в сторону кишиневской трассы. До сих пор вспоминаю, как мы уговаривали Ромку и Женьку оставить дома детский игрушечный автомат, очень похожий на настоящий, дабы избежать в дороге страшного недоразумения. Дети упирались, возражали, не понимая, в каком эмоциональном напряжении находятся их родители, поседевшие за эти четыре дня не на один десяток волос!
   На каждом блокпосту Ваня выходил из машины и на молдавском языке объяснялся с полицией и ополченцами. Убедившись, что в машине нет четырнадцатой армии, а только дети и бледные женщины, прижавшиеся плотно друг к другу, словно селедки в бочке, они пропускали нас дальше. Самый напряженный момент был тогда, когда мы на полной скорости пересекали простреливаемую зону за селом. Не стесняясь друг друга, путая слова, мы с подругой молились о том, чтобы в этот момент не возобновилась стрельба, чтобы наши родные и близкие остались живы и здоровы, давали какие-то клятвы и обещания, пытаясь задобрить Всевышнего. Наши корявые молитвы были услышаны - артобстрел начался после того, как мы проскочили опасную зону.
   С тех пор прошло много лет. Я давно уже живу с семьей в Зеленограде, раз в год, летом, со своей семьей приезжаю к друзьям на Варницу. Но события тех тяжелых дней не стираемым оттиском остались в моей душе, словно выжженные жарким молдавским солнцем. И я твердо знаю: что бы со мной не произошло в дальнейшей жизни, мне никогда не забыть: тот "жирный чинарик", найденный за хлебницей после долгих поисков, сжатые челюсти Валерки, демонстративно стеклившего под обстрелом веранду, котомку с хлебом и сигаретами в руках моего мужа и мою лучшую подругу, щедро делившуюся со мной душевным теплом, и всегда готовую подставить свое надежное плечо. Ко мне пришло ясное осознание того, что я самый счастливый человек на свете! Ведь у меня есть любимые дети и муж, которому наплевать на свист пуль над головой, если он идет к своей семье; у меня есть друзья, с которыми я прошла огонь, воду и медные трубы; у меня есть четкое разделение понятий добра и зла. Я с полным правом могу сказать, что узнала цену жизни. И я вас уверяю - в этой жизни есть ради чего жить!
Р.С. прошло три десятка лет. Много произошло за это время в нашей стране. Но события тех дней перекликаются с настоящей действительностью. По прежнему есть силы, стравливающие народы друг с другом. И если раньше я в момент опасности считала, что неважно на кириллице или латинице будут учиться мои дети, то теперь я твёрдо знаю, что уничтожение народа начинается с уничтожения его языка! Поначалу низводят великий русский язык с образного, невероятно богатого, на много процентов сходного с древним праязыком санскритом, до простой фонетики, затем, вообще начинаются гонения и запреты разговаривать, писать на своём родном языке. Это происходит теперь во многих бывших республиках нашей великой страны. Но самое главное, что и здесь, в центре нашей страны продолжаются попытки обкорнать язык, свезти его до уровня "потребности трехсот слов для общения"! А вся наша культура стоит на мощном  фундаменте произведений великих писателей, мастерски владеющих образностью языка. И нам надо беречь этот язык, и всячески противиться силам, уничтожающим душу нашей культуры. Прививать детям любовь к нашей красивой речи, богатой письменности. Ведь у нас были и траги, и резы, и глаголица, и молвица, и руница. Об этом надо говорить нашим детям и внукам. Тот кто не даст на поругание свой язык, будет также уважать чужую культуру. А там, где есть уважение, достоинство и честь, там нем места войнам.