Четыре Одиннадцать

Я проснулась в самый темный час, и с того момента меня как будто преследовали.

Стоит начать с того, что я не выходила из квартиры вот уже полмесяца. Один день походил на предшествующий; граница между сутками почти стерлась. Сегодня пробуждение случилось в очередной раз затемно — на экране телефона светились цифры 4, 11, а ведь к девяти на учебу. Сама виновата: опрометчиво оставила окно открытым на ночь — люблю свежий воздух — за что в наказание была разбужена возгласами нездоровой соседки преклонных лет. Иных людей хлебом не корми, а дай только покричать спозаранку о неизбежно надвигающемся конце.

По обыкновению выбираться из-под теплого одеяла не хотелось, но листание ленты новостей с непромытыми глазами воспринималось мною лично за отдельный вид пытки. С прикосновения голой пятки и холодного пола все и началось.

В напольном зеркале проскользнуло что-то едва уловимое. Сначала решила: почудилось. Но когда я вошла в ванную, в ту же секунду, как щелкнул выключатель, поймала краем глаза в зеркале проскользнувшую тень. У меня внутри аж все похолодело. Однако, оглядев ванную комнату, не обнаружила ни души; выглянув за дверь, тоже. В квартире не было никого кроме меня. Тогда я сослала все на нехватку сна, но на том был еще не конец.

Я почистила зубы щеткой с неожиданно мягкой щетиной и пастой с щиплющим слизистую рта ментолом, умылась теплой водой, вытерла лицо полотенцем с жестковатым для щек ворсом и отправилась на кухню завтракать. Есть мне в такую рань не хотелось, поэтому обошлась напитком: чаем — лишь потому, что кофе нельзя.

Другая странность, указывающая на нахождение в квартире постороннего, обнаружилась, пока кипятилась вода: один из стульев валялся на полу. С чего бы ему упасть? Тогда мне уже не просто «казалось», что за мной кто-то пристально наблюдает. Обошла всю квартиру, каждый уголок, каждую дверцу шкафа открыла — никого. Пока ходила, внимание привлек мигающий синий свет, расползшийся по стенке. Глянула на улицу: реанимация под окнами стояла — кажись, безутешная старуха все-таки отошла в мир иной. Убиваться по малознакомой женщине я бы не стала, но душа моя все равно была не на месте. Чтобы было легче дышать, впустила на кухню утреннего сквозняка с еще пустынных улиц.

Чайник наконец заурчал.

Чаинки в некрепком чае кружились в затейливом танце: одна догоняла вторую, к ним в пляс пустилась третья; мелкие крошки скромно витали вокруг троицы — чем-то эта картина мне напоминала осенний листопад, первые дни школы, веселый смех, хруст пожухлой листвы под ногами. Жаль, что этого уже не вернуть.

Сердце быстро застучало, как тогда, в ванной, но никак не успокаивалось, а учащалось со все более беспорядочным ритмом, в лихорадке билось о ребра, гулко стучало в ушах.

Слабость, выросшая из дрожи, овладела телом до онемения. Я хотела было взять телефон, позвонить в скорую, как вдруг увидала своего преследователя.

Черный силуэт.

Чернее я не видела ничего в своей жизни, цвет этот был абсолютным. Абсолютно черный. Расплывающийся по контурам, бестелесный, он стоял перед столом неподвижно, увлекая глаз в бесконечную пустоту.

Дышать в тот момент стало почти невозможно, слово бы подняли за ноги вниз головой. Ощущая как тело бездушно сваливается вместе со стулом, я еле успела игрушечной рукой стянуть со стола телефон. Уже с полу кое-как позвонила в скорую, промямлила что-то. Помню, как мне пообещали, что реанимационная бригада в пути и совсем скоро прибудет. Но сердце мое билось уже на последнем издыхании. Помню, как оно, ускорившись до предела, что казалось, будто все сосуды в голове вот-вот разорвутся, вдруг отпустило.

Кровь в венах постепенно замедлялась, холод скользил по пальцам рук и ног, покой успокаивающе обнимал. Последнее, что помню, — как соседская умалишенная орала под окном, а на светлой стене мигали синие фонари.

Не время — день — четвертое ноября. А ведь надо еще на учебу успеть к девяти утра.