Четыре Рождества мистера Стоуна

Третье Рождество

Сочельник 1913 года 

В машинном отделении с утра работали сварщики. Могли бы и не выходить – хозяин оставлял это на совести рабочих. Но кто откажется от заработка пусть даже и в Сочельник, когда по домам рты, которые надо кормить? Да и работу закончить надо было в положенный срок. Теперь все больше торопились. Отток людей на верфи Ирвингов из Галифакса, где платили больше, оставлял зазоры на предприятии Дугласа Маккензи. 
С закатанными до локтей рукавами рабочей куртки, взъерошенный чуть больше, чем обычно, Грег в компании механика находился здесь же. 
- Говорю вам, сэр, - бубнил старик, - не нравится мне крепеж этой турбины. При вас собирали? 
- При мне, - кивнул Стоун. 
- На болты внимание обратите. Не удивлюсь, если резьбу сорвали. Это же варварство. 
- Как можно сорвать такую резьбу, Мюррей? 
- И не такую можно, - отмахнулся механик. 
- Сэр, мы тут маленько пошумим! – донесся до них веселый голос одного из сварщиков. – Время не ждет!
- Да, да, конечно, - улыбнулся Грегори. 
- Можно подумать, Джош, ты домой торопишься, - расхохотался другой рабочий. – Не терпится сожрать рождественский ужин? 
- В любом случае, - сдерживая улыбку, продолжал Грег, обращаясь к Мюррею, - испытания покажут. Ребята закончат здесь, и займемся. 
- Мистер Стоун, сэр! – теперь уже, перебивая шум сварки, послышался другой голос, молодой, совсем мальчишеский. – Вас вызывают в контору. Хозяин приехал! 
- Иду, - отозвался Грегори. – Мюррей, проследите тут за всем? 
- Как скажете, сэр. 
Грег усмехнулся, глядя на хмурого механика и, легко пожав плечами, направился прочь. На улице было слишком сыро для декабря. И даже вместо положенного снега шел дождь. Стоун поежился и запахнул куртку на груди. Не спасало. Порывы ветра проникали под ткань и кусали кожу. Контраст с машинным отделением был разителен. Грегори покинул док и спешно прошел по пирсу к берегу. В кабинет Маккензи он зашел уже по-настоящему промокшим. 
Тот стоял у большого стола, склонив свою голову с большими залысинами на лбу над разложенными чертежами, и внимательно разглядывал их. 
- Это потрясающе, Стоун, - сказал он, подняв глаза на инженера, когда скрипнула дверь. – Я всегда знал, что вы на многое способны. Но вы по-настоящему талантливы. 
Несколько секунд Грегори молчал, пытаясь сообразить, что все это значит. Маккензи был скуп на похвалы. Но, между тем, какая-то мальчишеская радость, как если бы он плюнул дальше всех или доплыл до другого берега широкой реки при сильном течении, вспыхнула в нем остро и ярко. 
- Благодарю вас, - проговорил он, всерьез рассчитывая, что голос его спокоен. - Возможно, еще придется немного доработать, но в целом все перед вами. 
- У вас еще будет время. Доработаете, усовершенствуете. Куда торопиться? 
- В другой раз. Этот вполне пригоден для того, чтобы показать его заказчикам. Когда у вас назначена встреча? Мне хотелось бы присутствовать, чтобы… ведь возникнут вопросы… я быстрее соображу, что ответить – проект же мой. 
Маккензи снова долго перебирал чертежи, всматриваясь в тонкие линии, за которыми видел различные части корабля. Они приобретали в его голове реальные объемы и формы, которые не могли оставить равнодушными. И все же… 
- Не стоит показывать это заказчику, - проговорил Маккензи задумчиво. – Не ко времени теперь рисковать. 
Бровь Грега дернулась, но вернулась на место. Он подошел ближе и спросил: 
- И в чем же, по-вашему, риск? 
- Старое надежно, проверено годами и своей отлаженностью внушает уверенность. Новое – это всегда риск. Не многие любят рисковать. Кроме того, нельзя забывать о компании Ирвингов. Они с удовольствием переманят любого недовольного. Вы же не предлагаете нам работать ради их выгоды? – усмехнулся Дуглас. 
- Но и вы прекрасно понимаете, что для того, чтобы конкурировать с ними сейчас, нужны новые идеи. Они строят корабли не хуже нашего «Принца Альберта». Значит, мы должны строить лучше. И вы знаете, что я могу строить лучше. Едва ли кто в этом краю даст вам подобные гарантии! 
- Ты можешь строить, безусловно. Но продать это умею я. И продать так, чтобы это всех устраивало! – голос Маккензи стал холодным. – Поэтому твое дело строить то, что я смогу продать. Остальное обсудим позже, при более подходящем случае. 
- И какой же случай вы будете считать более подходящим, мистер Маккензи? И когда он настанет? Мне снова начинать сначала? Ловить вас, просить пересмотреть свою точку зрения, убеждать? Даже когда вы сами сознаете разумность моих доводов? 
- Я многое понимаю, но и ты должен понять. Благодаря мне ты имеешь бо́льшую свободу действий, чем любой другой на твоем месте. 
- Благодарю за то, что вы напомнили про мое место, - усмехнулся Грег. – Я имел смелость полагать, что мы друзья и партнеры. 
- Мы и есть друзья, - сдержанно ответил Маккензи. – Иначе я не стал бы тратить время, чтобы объяснять причины своих намерений. 
- Как знать, быть может, и впрямь, лучше было бы не объяснять. Все сразу стало бы просто – и вам, и мне. Вы же знаете, это лучшее, что мы могли бы построить за последние несколько лет! 
- Я привык действовать аккуратно! – отрезал Дуглас, но после голос его смягчился. – Мы ждем тебя к ужину. Не опаздывай. 
- Вероятно, сегодня я предпочту встречать Рождество у себя. 
- Мальчишка! – рявкнул Маккензи. – Сколько еще ты собираешься морочить Полли голову? Ты вообще думаешь объявить о помолвке? 
На мгновение Грегори замер. На мгновение… Когда придется решить, готов ли он платить за мечту. И не высока ли цена этой мечты. Либо послать все к черту, либо дальше надеяться. Когда он приехал в Честер и оказался на верфи мистера Маккензи, он даже помыслить не мог о том, чем обернется его работа. Он был молод и сам не знал, на что способен. Ему позволили отрастить себе не самые мелкие в размахе крылья. Теперь их же и подрезали. Не оставляя за ним права перечить. Но, в конце концов, он всегда мог развернуться и уйти, пока он свободен. Четыре с половиной процента… единственное, что держит. 
Стоун чуть подался вперед, чтобы ответить. И в этот момент стены конторы «Маккензи шипбилдинг» дрогнули. Дрогнула и земля под ними с устрашающим грохотом. Загудела и застыла. 
- Черт! – выдохнул Грег, вскакивая с места. – Сварщики в машинном отделении! 
Обыкновенная рождественская тоска Лейтенанта в этом году вновь была лишена всякого проблеска надежды. Перспектива в эту ночь отправиться на традиционное распевание гимнов и псалмов и распивание пива в какой-то забегаловке его не прельщала. Но и дома сидеть он был не намерен, покуда миссис Финдохти, возлюбленная бакалейщица, встречает Рождество с собственным супругом. 
Однако утренние события заставили его выбраться из конуры и отправиться бродить по городу. К обеду он вошел на кухню еще более мрачный, чем обычно. 
- Четверо погибли, - проговорил он, глядя в упор на Эйду, хлопотавшую на кухне. 
Она застыла между буфетом и плитой и с ужасом посмотрела на Лейтенанта, сжав в пальцах передник. 
- Искра в котел угодила, и все, кто там были… 
- Все, кто там были, - повторила Эйда и опустилась на стул. – А… а мистер Стоун? 
- Живой, - выдохнул Лейтенант и потер лоб. – Он потом тушить помогал и тела вытаскивал… Не удивлюсь, если придет ободранный и больной. 
- Это ерунда, - отмахнулась Эйда и улыбнулась. – Живой. Остальное ерунда. 
Она подхватилась и снова принялась суетиться. Некоторое время слуга молчал и смотрел на нее. А потом буркнул: 
- Сильно-то не старайся. Вряд ли он захочет сегодня праздновать. А если и захочет, то явно не здесь. 
- Значит, у вас будет рождественский обед, - скрывая обиду, легко отозвалась Эйда. – Вы же не откажетесь от трески, мистер Лейтенант? 
- От трески я никогда не откажусь, девочка, - усмехнулся он. – Можно и без ничего. 
Она взглянула на него и улыбнулась. 
- Без ничего не получится. Будет еще картофельная запеканка. И пудинг, - Эйда помолчала и негромко сказала: - А праздники быстро закончатся. 
- Быстро закончатся… - пробурчал Лейтенант. – Очень быстро. Для кого-то возможно. 
- Не ворчите. Пара дней и ваша миссис Финдохти снова будет с вами. 
Лейтенанту было, чего ждать, и было, на что надеяться. В то время как все богатство Эйды состояло в коротких минутах, когда она украдкой подглядывала за мистером Стоуном. 
- Будет, будет… на улице вежливо здороваться, в магазине своего мужа кофе из-под полы выносить за полцены. И бегать тайком на свидания, будто ей шестнадцать лет. 
Эйда присела к столу, подперла рукой голову и вздохнула. 
- Когда не везет бегать на свидания в шестнадцать, остается надеяться, что понравишься кому-то в сорок. 
- Кому не везет, тот сам виноват. Не в ту сторону смотрит. Хоть в шестнадцать, хоть в сорок. 
- Тогда вы тоже смотрите не туда! – вспыхнула Эйда и выскочила из кухни. 
- Будто бы я сказал, что туда смотрю, - тяжело проговорил Лейтенант и покачал головой. 
Поздним вечером, когда Лейтенант все же собрался петь псалмы, Эйда выглянула из кухни. 
- Счастливого Рождества, мистер Лейтенант! 
- И тебе, - хмуро ответил он и хлопнул дверью. 
А мистера Стоуна все не было. Он не пришел даже переодеться, хотя Эйда знала, что уходил он в простой рабочей одежде, совсем не пригодной для визита к одной из самых влиятельных семей Честера. 
Это было странно. И все же у Эйды не было оснований думать, что он где-то в другом месте. Он не пропускал рождественские ужины у Маккензи. Разве можно? Он служит у них, владеет акциями, скоро женится на Полли. Впрочем, почему-то до сих пор не женился, когда все согласны, и весь город знает, что дело решенное. И ждут этой свадьбы, как самого громкого события за последние несколько лет. Так отчего же он тянет? 
Когда часы в гостиной показали двенадцать, Эйда выпила бокал вина из крыжовника, которое делала еще прошлым летом, поздравила себя с Рождеством и съела большой кусок пирога. Но когда уже намеревалась отправиться на чердак, услышала, как в двери поворачивается ключ. Она с удивлением взглянула на часы и выбежала в коридор. 
Грег стоял, держась рукой за стену. Другой стаскивал с ноги сапог и негромко сопел носом, как человек, которому не хватает воздуха. С волос стекала вода. И в полутьме коридора, казалось, было все заполнено его злостью. 
- Сэр? – Эйда подошла к нему и склонилась, протягивая к сапогу руки. – Давайте помогу вам, сэр. Вы мокрый насквозь, сэр. 
Он вздрогнул и шарахнулся в сторону. 
- Что ты вечно подкрадываешься? По-твоему, я не в состоянии разуться? 
- Я хотела помочь, - она отступила на шаг. – Ужинать будете? 
- У нас есть выпить чего покрепче? 
- Лейтенант строго за этим следит, - кивнула Эйда. 
- Неужели? – рявкнул Грег и нетвердой походкой направился в кухню. И только по его походке было видно, насколько он пьян. 
Эйда поторопилась за ним. 
- Сэр! Может быть… Вы и так уж… 
- Что и так уж? – он резко обернулся к ней. 
- Вы и сами знаете. Негоже так. Сегодня праздник большой, мистер Стоун. 
- Праздник? У тебя язык поворачивается называть это праздником? 
- Но ведь сегодня Рождество, - упрямо проговорила девушка. 
- Ах, ну да, конечно! И потому ты считаешь своим долгом совать нос в дела, которые тебя не касаются. 
- Вам плохо, сэр? – Эйда жалобно взглянула на него. 
Он вдохнул сквозь зубы и навис над ней. И тут же потерялся в ее глазах. В полутьме они ярко блестели и казались влажными, как у лани. 
- И что ты сделаешь, если плохо? – спросил Грег. 
Эйда медленно пожала плечами и поежилась от его взгляда. 
- Но если я что-то могу… 
- Ооо, - хохотнул мужчина. – Ты многое можешь. Только и думаешь, чем бы угодить. Бродишь по дому, мелькаешь перед глазами, следишь из-за портьеры, когда я ем. Думаешь, я не вижу? Думаешь, я железный? 
- Нет, сэр, ничего такого я не думаю. Я лишь стараюсь… 
- Я вижу, что ты стараешься, - перебил он ее и схватил за локоть. – Твои старания не остались незамеченными. 
- Я не понимаю, о чем вы, - Эйда стала пятиться к двери, но он не пускал, дернул на себя, будто разозлившись еще больше. 
- Не понимаешь? Не может быть, чтобы не понимала. Сколько тебе лет? 
Она вздрогнула. 
- Я не помню, сэр! 
- Шестнадцать? Семнадцать? – продолжал он, не слушая ее. – В любом случае достаточно, чтобы понимать, что твои улыбки, твои вечные взгляды украдкой, твое желание угодить – похуже любого кокетства. Нет мужчины, который выдержал бы такое изо дня в день. А я совсем не терпелив! 
- Я не вертихвостка какая-нибудь! – возмутилась она и стала вырываться из его рук. Но теперь это было бесполезно. Он вцепился в ее плечи и, кажется, только еще сильнее распалялся, глядя на ее бесплотные попытки сбежать. Что-то черное трепыхалось в нем самом. И это черное было слишком сильно, чтобы с этим бороться. Грег знал одно: он не позволит ей уйти. Не сейчас, не в эту ночь, когда так отчаянно страшно остаться в одиночестве. И оставить ее возле себя можно было одним-единственным способом. Жарко выдохнув и чуть пошатнувшись, он наклонился и нашел ее губы своими – уверенно, властно, подавляя всякое ее сопротивление. Но Эйда продолжала вырываться, колотила кулачками по его плечам и чувствовала, как, распрямляясь, он отрывает ее от пола. 
Потом все пришло в движение. Кружились вокруг стены, пол, его лицо, плечи, перила лестницы, какие-то отдельные предметы, выхватываемые зрением среди борьбы и странного полета, в котором оказалась ее душа. И пришла темнота. Нет, она не теряла сознания. Сознание было обострено. Они были вдвоем в темноте его комнаты. Той самой комнаты, в которой она провела первые дни своей жизни в этом доме. И она чувствовала его запах, шероховатость его губ, касавшихся ее губ. Потом он заставил ее откинуть голову назад и стал целовать ее шею. Его руки были горячими. Они пылали. И ее кожа пылала под ними, пока он цеплялся за ее платье, пытаясь его расстегнуть. 
Она не позволяла. Отталкивала его руки, стягивала ткань на груди, чтобы не чувствовать его губ. 
- Так неправильно, сэр, - твердила она негромко. 
Грег не отвечал. Он злился. Он хотел ее так сильно, что сходил с ума при мысли, что она не дает ему себя. Она снова оказалась подхвачена им, и через мгновение почувствовала, как он опускает ее на собственную кровать. Он навис сверху. И его ладони и пальцы снова заскользили по ее телу. А потом рванули воротник платья, отчего ткань треснула. От этого звука Эйда словно пришла в себя. Теперь она отталкивала его не только руками, но и ногами, и шумно дышала, не прекращая своей борьбы ни на минуту. Когда вдруг поняла, что бороться больше не надо. Он навалился на нее всей тяжестью своего длинного крепкого тела и не двигался. 
Она замерла, прислушиваясь к его хриплому дыханию, и поняв, что он заснул, прикоснулась губами к его лбу и вискам, осторожно перебирая пальцами пряди его волос. Дышать стало трудно, и она медленно, чтобы не разбудить, выбралась из-под него, но осталась лежать рядом до первых рассветных лучей. Те скользнули по стеклу и медленно поползли по полу, приближаясь к кровати. Потом вскарабкались по одеялу и, наконец, оказались на лице и волосах мистера Стоуна. 
Вид его был ужасен. И теперь, спящим, он производил впечатление не менее сильное, чем накануне ночью, когда был мокрым, пьяным и злым. Утреннее солнце открывало то, что скрывал свет лампы. Одежда на нем была грязной, местами пропаленной. И все еще влажной после дождя. Лицо выглядело так, будто его касались искры огня – мелкими брызгами на щеке казалась россыпь крошечных пятен от ожогов. Малейшее движение должно было причинять ему боль. Но еще хуже была шевелюра, основательно опаленная и напоминавшая теперь паклю. Никогда в жизни Грегори Стоун не был менее похож на себя, чем в эту минуту. 
В сердце Эйды разливалась бесконечная жалость. Она представляла его на пожаре, то, как он вытаскивал тела, как потом пил, пытаясь забыться. О том, что было после, она не думала. Как и не думала о том, удалось ли ему… Но среди его боли, которую она сейчас остро чувствовала, словно сама побывала в объятом огнем доке, ей следовало вспомнить о собственном месте в доме мистера Стоуна. Она поднялась с кровати и босиком, бесшумно вышла из хозяйской спальни. А едва за ней скрипнула дверь, как Грег открыл глаза. И с трудом перевел дыхание, пытаясь выдохнуть из себя липкий ужас, сковывавший движения – теперь он еще и насильник… 
Да, он желал ее. Уже столько мучительных сладких месяцев он желал ее, в ужасе понимая, что эта девочка, уж верно, и противиться не станет, сделай он ее своей. Куда ей идти? Что ей делать? Нет неволи большей, чем зависимость от ожиданий дающего. Он слишком много знал об этом сам, чтобы желать такого другому человеку. Тем более, ей. Она была слишком добра и как-то обворожительно беспомощна. Каким он никогда не был. И понимала так мало, как если бы была ребенком. Но, Господи, не бывает у детей таких глаз, от взгляда которых чувствуешь, как кожа и кости плавятся, будто железо от огня. Глаза у нее были удивительными. Янтарного цвета со светлыми золотистыми прожилками. Большие, вечно удивленно распахнутые, с закрученными темными ресницами под дугами красновато-коричневых бровей. В ней всего было через край. Высокий лоб, тонкие скулы, слишком крупный для этого лица рот с розовыми мягкими губами. Сейчас он отчетливо помнил вкус этого рта. Так же, как мелкие мурашки, которыми покрылась ее шея. Тонкая, как у цыпленка, едва ли эта шея стала хоть немного крепче, чем два года назад, когда он нашел ее. 
И как это тогда он не предвидел того, что теперь для него одна мысль об этом худом костлявом теле станет пыткой? Острые ключицы всегда угрожающе выпирали вперед. Иногда ему казалось, что совсем немного усилий, и он сможет переломить ее в любом месте, как птичку или котенка. Талия была такой тонкой, что он мог бы обхватить ее одними ладонями. И слишком длинные ноги, которые все же не делали ее выше. 
Так сколько ей было лет? Теперь, определенно, на два года больше, чем когда он ее нашел. Но это не давало ему права… это не давало ему ничего! А он посмел взять. Как наяву, он слышал теперь ее отчаянное «так неправильно, сэр». Будто бы он не знал! 
Впрочем, он и не знал. Он не думал. Он не был собой. Он был безумным мужчиной, который хотел получить эту женщину. 
Сколько же времени он мучился желанием? Тихое, почти неузнанное, оно прокралось в его жизнь, когда он и не думал об этом. В его доме жила кухарка-найденыш, подглядывавшая за ним из-за портьеры. И это нисколько не занимало его. Но два года достаточно большой срок, чтобы многое изменилось. И слишком маленький, чтобы не заметить того самого мгновения, когда милосердие сменяется похотью. 
Это было за завтраком. Она наливала чай из заварника. А он, убирая в сторону газету, краем глаз выхватил ее тонкие запястья, выступавшие из узких рукавов платья. Тогда он впервые ее захотел. Это было вскоре после Пасхи. С тех пор день за днем он все сильнее терзался мыслью, что было бы, если бы он допустил это… И отвечал себе раз за разом: он погубил бы то хорошее, что теперь было между ними. 
И вот… действительно погубил. 
Он спустился в гостиную, когда было уже достаточно поздно. Переодевшийся, неловко зачесавший волосы назад. С перекошенным от боли лицом – умывание доставило немало страданий. И прислушался к звукам в доме. 
Слабый шум доносился из кухни. 
Эйда старалась избегать любых лишних звуков. Все, что можно было расслышать, если хорошенько прислушаться, - ворчание масла на сковородке, в которой румянились блины. А девушка, пристально следя, чтобы они не пригорели, пыталась представить, что будет дальше. 
Только бы он не выгнал ее! Впрочем, в это верилось меньше всего. Даже если бы свершилось то, от чего ей лишь случайно удалось спастись, мистер Стоун оставил бы ее в доме. Так думала Эйда. Разве не знает она, что происходит между мужчиной и женщиной? Разве не об этом она мечтала долгое время, когда завидовала Полли Маккензи? И как ей остаться без того, чтобы видеть его каждый день. Пусть из-за портьеры, но может ли служанка мечтать о большем? И если бы сейчас эту служанку спросили, чего она хочет больше всего на свете, она бы, не раздумывая, ответила: быть рядом с ним, обработать его раны на лице, расчесать его волосы и отзываться на каждое его желание. 
Но она готова совсем не попадаться ему на глаза, только бы он не выгнал ее… 
Грегори тихо вошел на кухню и замер за ее спиной, наблюдая, как она стоит возле плиты. На ее шее курчавились темные завитки. Он хотел бы подойти и зарыться в них носом. Вместо этого медленно прошел к столу, взял в руки кувшин с водой, налил в стакан и быстро осушил его. 
Прислушиваясь к его шагам, плеску воды и наступившей потом тишине, Эйда улыбнулась. Повернулась к мистеру Стоуну и, взглянув прямо на него, спросила: 
- Вам блинчики с медом или с джемом? 
- Мне?.. – растерянно переспросил Грегори и дернулся к ней, тут же остановившись. – Нет, спасибо, ничего не нужно. Сегодня надо… навестить семьи погибших. Ты ведь слышала, про… 
Эйда кивнула и отвернулась. Последние блинчики подгорели, поздравление с Рождеством застыло на ее губах, а подарок для хозяина лежал в комнате на чердаке. И она чувствовала себя неловко со своим джемом, не зная, что сказать. И нужно ли что-то говорить. Он же понимал, что говорить надо. И лучше начать с извинений. Но вместе с тем что-то подсказывало ему, что начни он извиняться, сделает только хуже. Произошедшее ночью, ставшее сейчас между ними незримой стеной, окажется еще страшнее. И он ни о чем думать не мог, кроме того, что запомнил вкус ее крупного мягкого рта. И как жаль, что не помнит вкуса ее кожи… Безумная мысль! 
- Эйда, мы можем считать, что все хорошо? – выдавил он из себя. 
- Да, сэр, - ответила девушка и привычно спросила: - Вы будете к ужину? 
- Не знаю… Не думаю. Во всяком случае, ничего особенного не готовь. Обойдусь имеющимся. 
- Да, сэр, - раздалось от плиты. 
Грегори кивнул. И вышел, прекрасно понимая, что его уход скорее походит на побег. Знать бы только, от чего он бежит. От самого себя далеко не сбежишь, но как продолжать жить с ней под одной крышей после случившегося? 
К ужину он не вернулся. 
День был занят тем, что он бродил из дома в дом, навещая семьи всех четырех погибших рабочих. Это было еще хуже, но здесь не надо было прятаться. Это он готов был встретить лицом к лицу. 
«Если бы я был там, - сказал он Дугласу Маккензи в тот же день, - я мог бы предотвратить. Я знаю, что мог бы. Я бы что-то заметил. Надежда была бы…» 
«Не травите себе душу, Стоун, - похлопал его по плечу хозяин и деловито добавил: - Будете говорить с их семьями, скажите, что «Маккензи шипбилдинг» выплатит им компенсацию». 
Но разве можно компенсировать женам – мужей, родителям – детей, а сыновьям и дочерям – отцов? 
«Похороны, конечно, тоже оплатим мы, это им скажите тоже. Еще бы найти того, кто заплатит за восстановительные работы», - вздохнул Дуглас. И уехал из конторы домой. 
А Грегори устроил поход по домам погибших. И к вечеру совершенно выбился из сил. Где он только ни побывал! В похоронном бюро, на кладбище, у управляющего делами мистера Маккензи, утрясая финансовые вопросы. Но идти домой ужинать он так и не решился. 
Ужинал в одной из забегаловок, нежно любимых Лейтенантом. И там же снова напился, как накануне. Но домой не шел. Полулежал за столом едва ли не до рассвета. И не ушел бы, если бы не необходимость переодеться и вымыться. В этот день хоронили сварщиков и механика Мюррея. 
В доме было тихо, как никогда до этого. И, как никогда до этого, он крался по лестнице, надеясь, что никто не услышит, и он останется незамеченным. Пока не споткнулся на ступеньках и едва не свалился вниз. Это могло быть лучшим выходом – сломать шею. Но даже не вполне протрезвевший, он мертвой хваткой вцепился в перила. 
Последующие дни проходили так, будто он спал и не мог проснуться. Сбросить с себя наползающий и просачивающийся под кожу кошмар было нельзя. После похорон он ходил на верфь. Целые сутки проводил на стройке и пытался хоть немного возместить потерянное. И лишь краем сознания понимал – потерянного не возместишь. Ни здесь, ни в его доме, где жила девушка, которую он обидел. Но самое страшное было в том, что он все еще хотел ее слишком сильно, чтобы приближаться к ней. 
Если бы он только знал, что она ждала его каждый вечер. И каждую ночь находила ему оправдания в том, почему он опять не пришел. Почему почти перестал бывать дома, почему ничего не говорил ей. Она бродила по комнатам, не находя себе занятия и молча улыбаясь Лейтенанту, который ворчал по любому поводу. И думала совсем не то, что должна бы думать девушка на ее месте. 
Все эти дни Эйда пыталась осознать, что мистер Стоун все же заметил ее, заметил, что она женщина, пусть и не такая красивая и образованная, как мисс Маккензи. Он не остался совсем равнодушным. Теперь в ее сердце жила не только любовь к Грегори, но и надежда, что между ними возможно что-то большее, чем доброе отношение хозяина к служанке, что теперь и от нее зависит, как сложится их будущее. 
В радужном настроении Эйда мечтательно строила планы, не забывая ни на минуту про новогоднюю ночь, и гнала мысли о том, что и в этом году мистер Стоун может отправиться на праздничный ужин в другом доме. 
Но он не отправился. Эта безумная неделя изнуряющей работы и изнуряющего пьянства закончилась. Приглашение на праздничный ужин к Маккензи было вежливо отклонено. Тот и не настаивал. Он был не слепым и прекрасно видел, что творится с инженером после взрыва. 
«Смотри, не утони в своем бренди!» - таково было его напутствие. 
Однако Стоун знал, что в данный момент это был единственный способ забыться. Но было еще кое-что, что он должен был постараться исправить. Днем тридцать первого декабря прямиком из конторы «Маккензи шипбилдинг» он отправился к себе. Эйда, как всегда, шумела на кухне. Грег ринулся в свою комнату. Вынул коробку, в которой уже несколько недель хранилось два черепаховых гребня изумительной работы, купленных им задолго до Рождества в подарок Эйде. В тот глупый день он искал, что бы подарить Полли. А нашел гребни собственной кухарке. И, как совершенный идиот, радовался мысли, что ему попалось нечто, достойное ее… и ее волос. 
Грегори сбежал вниз по лестнице. Вошел на кухню, поставил коробку на стол. И мысленно молился о том, чтобы она верно истолковала смысл этого подарка. Поскольку сам он едва сдерживался, чтобы не потребовать здесь и сейчас от нее объяснений, как она может быть так спокойна, видя его каждое утро после той отвратительной ночи. 
- Это тебе, - не поздоровавшись, сказал он ее спине. – Я намерен сегодня выспаться, потому ничего особенного можешь не готовить. 
Эйда замерла, не веря своим ушам – он остается дома. Спать, делать, что угодно… но дома! Она тихонько вздохнула, улыбнулась и повернулась к нему. 
- Если вы все же захотите поужинать, то я приготовила очень особенный десерт. Праздничный. 
- Вряд ли, - растерянно сказал Грегори, испытывая странное чувство. Ему казалось, она радуется. Радуется, когда должна была бы сбежать из его дома еще неделю назад – после всего, что он натворил. 
- Лейтенант снова поблагодарит вас, - пробормотала она, распаковывая подарок. Добралась до гребней, восхищенно повертела в руках, незаметным движением вставила один из них в свою прическу и спросила: – Красиво? 
- Да… - ответил Грег, на мгновение застыв на месте и внимательно глядя на то, как поблескивает поверхность украшения в ее волосах. И одновременно пытаясь не смотреть на запястья ее рук, поправлявших гребень. Чуть выпиравшие косточки на них заставляли его сходить с ума. – Я пойду. Хорошего вечера, Эйда. 
- Хорошего вечера, - ответила она, сделала шаг, потянулась к лицу Грегори и поцеловала в губы. 
Его сердце пропустило удар прежде, чем он смог выдавить: 
- Что это значит? 
- Старинная традиция, сэр, - сказала Эйда, глядя в его зеленые глаза. Теперь не смущаясь, что не может оторваться от них, не может не смотреть. – В Новый год девушка вправе поцеловать того, кто ей нравится. И никто ее не осудит. 
- Какая странная традиция, - прошептал Грегори и судорожно вздохнул. Взгляд его вспыхнул. И, находясь в опасной близости от ее губ, он не имел сил противиться в эту минуту желанию целовать ее. Так и не разрывая поцелуя, он подхватил ее на руки и, не помня себя, понес в свою комнату.