Чистые руки

***

"На углу. В восемь." гласила надпись на зеркале в душевой.

Я тупо пялилась на тающий на стекле туман. Злость захлестнула меня. Давно следовало отобрать у нее ключи от квартиры, от моего логова, от моего убежища. Она знала, как я ненавижу жирные следы пальцев на зеркалах и на мебели, у меня был пунктик.

Как я ненавижу эти следы, оставляемые людьми везде и всюду. Как я ненавижу гладкие поручни в метро и широкие ручки дверей супермаркетов. А мысль о столиках в кафе приводит меня буквально в состояние близкое к тошноте.

Нет, не думайте, что я патологически не переношу грязь. От объективности ее существования не могу бежать даже я и следы обуви или брызги на брюках совсем не задевают мою душу. Но руки! Руки, которыми вы трогаете все, а потом подносите к лицу, глазам или рту... берете ими еду, тоже приготовленную чужими руками... О, даже представляя это, я испытываю рвотные позывы.

Она все знала, но вторглась и оставила это мерзкое послание. В моем стерильном и вылизанном до блеска мирке. Я вздохнула, пытаясь успокоиться. Два пшика из флакона со средством для очистки стекол и все будет хорошо. Я. Никуда. Не пойду. Я больше не буду потакать ее прихотям. Ее безалаберности и сумбурной жизни. Или она думала, что этой выходкой заденет меня и я побегу высказывать ей свои претензии? Снова?

Бумажная салфетка не оставила от надписи и следа.

...

Бумажная салфетка, мелькающая в быстрых пальцах, раздражала. Она всегда что-то теребила в руках, сколько я ее помнила. Мелкие игрушки, концы длинных, вечно спутанных кос, карандаши, монетки, бумажки... Почему кроме меня этого никто не замечал? Может быть мы просто слишком много времени проводили вдвоём? Не тогда ли я начала ненавидеть отпечатки пальцев? Когда она оставляла их на любой игрушке, на моих тетрадях и блестящих заколках для волос? Измазанные шоколадом, или ореховой пастой, или кетчупом, или красками... Как печать. Жирные, ненавистные пятна!

— Во что ты опять вляпалась? — спросила я, надеясь, что неприязнь в голосе отпугнет любые просьбы.

Она разглядывала меня своими беспокойными птичьими глазами из-под лохматой чёлки, и я внезапно поняла, что она отрезала волосы. Это как-то успокоило меня, как еще один шаг к различию между нами.

Ее взгляд, скользнувший по моим перчаткам, был насмешлив. Она отложила скомканную салфетку и обхватила пальцами высокий стеклянный стакан с колой. "Господи", — я сжала челюсти, она не любила колу, но взяла потому, что следы пальцев на таком фоне будут виднее.

— До сих пор держишь перчатки в прикроватной тумбочке? И твои любовники соглашаются?

Я отвернулась, так было даже лучше. Не видеть ее, не видеть людей, не видеть как официанты цепляют тарелки голыми, вряд ли выскобленными, пальцами.

Мы сидели в кафе на углу, за окнами лил дождь и я разглядывала плывущий свет фар и редких прохожих, бегущих из темноты и исчезающих в ней. Но краем глаза я видела ее профиль в стекле, что снова напомнило мне о надписи на зеркале.

— Мои любовники — мое личное дело, Мер. Ты позвала меня, чтобы спросить об этом? Почему нельзя было просто позвонить? Зачем нужно было... — я осеклась. Нет, я не буду скатываться до ругани и жалоб.

Она улыбнулась моему отражению, так похожему, мучительно похожему, на ее, пальцы снова вернулись к салфеткам.

— Ты пользуешься смартфоном, детка? — вскинула она брови. — О, Рем, прогресс докатился и до тебя?

Повозившись в давно потерявшем цвет и форму дамском рюкзаке, она достала и бросила на столик заляпанный телефон.

— Он разряжен. И пока лучше, чтобы он оставался таковым.

Я не выдержала и повернулась к ней.

— Тебе нужны деньги?

— Деньги? Нет, детка, у меня куча денег, — она приоткрыла рюкзак, чтобы мне было видно.

Я заглянула и отшатнулась, смятые купюры лежали ворохом почти до самого верха.

Она засмеялась моей реакции, запрокинув голову.

— Кажется, я не хочу знать, что ты сделала, Мер.

Она кинула телефон обратно в рюкзачок, закрыла его и поставила грязное чудовище прямо на стол между нами.

— Мне нужно исчезнуть. Сохрани это для меня. Можешь взять немного, чтобы купить свои пшикалки и новую пару перчаток, — ей доставляло удовольствие то, как я со смесью ужаса и омерзения разглядываю рюкзак.

— Ну же, детка. Спрячешь в мешок для мусора и уберешь подальше с глаз.

— Что ты сделала, Мер? Что ты сделала?

Она оборвала смех.

— Тебе не понравится.

...

— Реми, Вы принимаете все выписанные мною средства? — бархатный голос прервал мое созерцательное погружение внутрь себя.

— Да, доктор, — я не могла удержаться и посмотрела на его большие руки с красивыми длинными пальцами. Руки скульптора или музыканта.

Он перехватил мой взгляд. И он тоже знал. Еще бы он не знал. За этим я к нему и хожу. Чтобы он выписывал мне чертовы таблетки от тревожности. Таблетки, хранящиеся в моей прикроватной тумбочке. И еще в шкафчике за зеркалом в душевой.

— Как вы себя чувствуете, Реми? — он сел за стол и положил на него сцепленные в замок руки. На столе не было отпечатков. Я посмотрела, пока он выходил. И он знал об этом, я видела по глазам.