Облава
Где-то над головой ласково ворковали друг с другом горлицы. Я собралась было сладко потянуться, но тут же свернулась калачиком и прикусила губу, пережидая спазм. Живот привычно прилип к позвоночнику и громко урчал. Самое голодное время ― утро. То, что удалось раздобыть и съесть накануне, давно переварилось, а запасов у уличных бродяг не бывает.
Мои друзья еще спали, сгрудившись кучкой на пыльной соломенной подстилке и согревая друг друга худыми бледными телами. Я слезла с единственной на чердаке заброшенного особняка лежанки, которую занимала по праву старшинства, и укрыла мальчишек протертым до дыр шерстяным пледом.
― Лин, ты куда? ― сонно заморгал Стерх, обладавший самым чутким сном.
― Пойду, пробегусь по знакомым, вдруг кому помощь нужна? Глядишь, пару медяшек заработаю. Ты спи пока.
― Ладно. ― Стерх натянул на острое плечо краешек пледа и смежил веки. Поспать, как и прочие парни, он был не дурак. Да и голод во сне не так сильно мучает!
Зайдя за бок торчащей посреди чердака каминной трубы, я сбросила с себя чистый, но побитый молью латанный-перелатанный свитер и свободные шерстяные штаны, которые мне приходилось закатывать почти до колена, чтобы не мести пол.
Вместо них нарядилась в отвисевшийся за ночь нарядный брючный костюм, приличный, но уже порядком поношенный: единственное, что осталось у меня от прежней счастливой и сытой жизни. Провела вдоль тела ладонями, прогоняя из отсыревшей за ночь ткани влагу заклятием «утюжок» ― одним из немногих бытовых, которыми сумела овладеть в совершенстве.
Так-то мне куда лучше давались несложные иллюзии, легкие внушения и разнообразные отводы глаз, за счет этого и выживала. Заодно и банду свою подкармливала. Если б не эти шустрые «огольцы», как звали беспризорников в народе, ― я бы не выжила три зимы назад, когда оказалась внезапно на улицах Ахнатоса без родителей и без наследства.
На носу была четвертая зима, и я уже заранее готовилась к ней, пытаясь раздобыть теплые вещи на всю банду и присмотреть жилье понадежнее, чем открытый всем ветрам чердак под дырявой крышей.
Выбила о колено кепку от пыли, спрятала под нее снова отросшие волосы ― еще по весне сдала косу на парик, за что получила целых пять серебрушек! ― и вприпрыжку сбежала вниз по шаткой и скрипучей деревянной лестнице.
Первым делом побежала к сьерре Клотильде: почтенная дама не любила держать в доме прислугу, вместо этого пару раз в неделю приглашала к себе наемных работников. В дом меня, учитывая отсутствие рекомендаций, не пускала, но разрешала подмести двор, постричь кусты и собрать с газона облетевшие листья.
Правда, чтобы получить работу, приходить следовало до того, как часы на городской башне отобьют семь часов: к семи являлись слуги из работного дома и задание перехватывали. Подзаработать каждый был рад.
― Сьерра Клотильда, это Лин! Вам двор подмести не надо? ― подергала я веревочку, активируя артефакт и проговорила в его латунную воронку.
― Третьего дня заходи! ― проскрипел артефакт старческим голосом. ― Не грязно еще! Никаких денег каждый день тебе платить не хватит!
― Приду, сьерра Клотильда, простите за беспокойство! ― рассыпалась я в извинениях и, не слушая новой порции ворчания, помчалась дальше.
Через два проулка жила еще одна немолодая женщина, сьерра Мирайя, которая любила писать доносы и жалобы, но так примелькалась в приемных судов и городской стражи, что больше ее туда не пускали, так что теперь она отправляла свои кляузы исключительно с посыльным.
Я бы примелькалась тоже, но спасали иллюзии, меняющие внешность. Сьерра Мирайя не задавалась вопросом, как мне каждый раз удается доставить ее послание, но платила исправно и довольно щедро: денег у нее хватало.
― Сьерра Мирайя, это Лин! Почта есть? ― Вредная старушка тоже любила вставать пораньше и начинать день с «добрых» дел, каковыми она считала слежку за ближними и сбор свежих сплетен.
― Сегодня нету, Лин, я еще раздумываю, как получше изложить дело, чтоб за него уж точно взялись! Думаю, послезавтра будет готова, тогда и приходи!
― Понял, сьерра! До послезавтрева тогда! ― прокричала я, говоря о себе, как всегда, в мужском роде.
Пойми кто, что под внешностью мальчишки-подростка скрывается девица, да еще относительно благородных кровей ― мигом отловили бы и отдали бы в загребущие лапы отцовских родичей, точивших зуб на мое небольшое, но весьма любопытное наследство.
Сьерра Мирайя еще кудахтала что-то мне вслед о том, какой важный секрет узнала в этот раз, но я слушать не стала: не нужны мне чужие секреты! В своих бы не потонуть!
Третьим домом, к которому я примчалась, был дом торговки молоком, тетки Терлионы. Ей я обычно помогала доставить тележки и корзинки с продуктами на рынок. Но и здесь сегодня меня ждала неудача: тетка Терлиона слегла с поясничным прострелом, а торговать молоком отправила своего среднего сына, мерзкого прыщавого юнца, который страшно гордился тем, что три раза в неделю посещает уроки грамоты при Храме Златоокой.
Я в том храме преподавать могла, если бы сумела выправить себе документы на другое имя и рекомендации раздобыть приличные! Но за три с половиной года мне так и не удалось собрать две золотых монеты на новые документы и десять серебряных ― на подложные рекомендации, которые продавали по две серебрушки за штуку некоторые обнищавшие полуаристократические дома.