Чудовище из третьего мира. Тысячу лет спустя.

Богиня сходит с ума...

- Боги, как ты прекрасна!

По статистике это последнее, что успевают сказать люди перед смертью. Вернее, перед тем, как я их убью. Этот не оказался исключением. Потом он осел в кресле, расплывшись ярко-алым пятном на груди и свесив руку до пола. Взвыла предупредительная сирена. Двенадцать секунд. Я знала, что он держит в ящичке стола бутылек дорогущего черного ликера. И пить его надо обязательно из обсидиановой чашки, что так приятно тяжела и холодит губы…

Когда бессмертен, начинаешь находить вкус в мелочах... Например, глоток черного на открытой площадке башни и именно в такие моменты, за несколько секунд до… В обычной жизни не катит. Острота ощущений не та…

Вообще бессмертие не самая приятная штука. Я перехоронила всех, кто был мне хоть как то дорог, и их потомков тоже. Я помню детьми нынешних королей. Я вообще очень много всего помню, и среди этого всего утро сегодняшнего дня, прошедшая неделя и год – на последнем месте. Я уже не составляю следственно причинных связей. На моих глазах просто одновременно происходит куча всякой ерунды. А может и не одновременно. Мне все равно. Гораздо больше меня интересуют варианты ходов в раскладе игры сандо, в которую я играю сама с собой, потому что не в состоянии найти соперника. Был, правда, один юный монах, едва усики пробивались… Как он играл! Боже, как он играл! А затем он ушел в науку и, кажется, умер… Десять секунд… Упругая струя маслянистой жидкости ударяется о дно чаши, и на мгновение разлетается крошечными шариками, которые катаются по камню из-за разницы потенциалов. Потом все это вбирает в себя более крупная масса, которая колышется, как капля ртути на ладони…

Кто-то отрубил сирену, чтобы тут же включить другую – общей тревоги. Бойцы, наверняка, уже достигли пятых этажей и теперь бегут вверх по единственной лестнице. Я выбиваю ногой стеклянную дверь и выхожу на террасу. Семь секунд… По громкоговорителю раздается предложение не двигаться, иначе будут стрелять на поражение. Я опрокидываю в себя жгучий напиток. Ветер рвет рубашку и волосы. Кажется, наконец, я получила удовлетворение. Три… Ноль…

- Сдавайтесь, или…

- Разумеется, сдаюсь!!!

Я срываю пластиковую полумаску с лица, и ошарашенный отряд замирает передо мной. Тронуть меня не посмеют. Все остальное Влад разрулит. Работа у него такая. Сами виноваты, что богиня вышла из под контроля… Значит, довели...

***

Вообще боги бывают добрые и злые. Мне не повезло. Я злой. Так уж исторически сложилось, что я принадлежу к культуре, теперь уже не почти не существующей,  в которой смерть являлась одним из элементов быта и саморегулирования жизни общества. Проще говоря, мне разрешено убивать, и я время от времени это делаю. Разумеется, из благих побуждений, когда разрешение ситуации любым иным способом не представляется возможным. Запретить мне не могут, но могут помешать. И делают это весьма активно. Поэтому большую часть своей жизни я провожу в собственном замке, он же храм, который тщательно охраняется (снаружи – чтобы из него никто не вышел). Короче, в тюрьме…  А Влад - он у нас хороший. Он у нас положительный, и вечно нарасхват, до меня он доползает глубоко под вечер и большую часть ночи в чем-то клянется и кается, а иногда даже плачет. Последнего я не выношу. Я беру дробовик и ухожу прямо по воде в город (эти людишки пока не знают, что я умею ходить по воде, поэтому озеро – мой, единственный, пока не перекрытый путь в город)… Ибо нечего расстраивать моего кенека!!!

Как мы при этом уживаемся, сложно сказать... Как мы ужились, когда я (чисто из милосердия) прикончила военный госпиталь с тяжелоранеными, за продление жизни которых Влад боролся, пока у него не начал дергаться глаз, я не знаю... Мы просто никогда об этом не говорили. В конце концов, он с тем же философским пофигизмом понимает, что все равно все смертны, и то что он сохранил трепетное сердце и в гораздо большей степени живет сегодняшним днем, нежели я – скорее его недостаток, нежели достоинство…

***

В отделении меня продержали полтора часа. Впрочем, на пленников здесь походили скорее они. Все это время я пила коньяк с капитаном стражи. Капитан пил самоотверженно, героически, не пьянея и в угоду мне. Еще я задавала сотрудникам разные вопросы. Они почему-то врали в ответ.

Наконец, у дверей притормозила машина Влада.

- Родная, как ты меня напугала!

Глаза большие-большие, испуганные-испуганные. Мальчишка, черт возьми. Его проблема в том, что он играет в людей. Я – в сандо, а он в людей. Играет, как ребенок, искренне, сопереживая. Женит их, разводит, строит рядами и делает всем хорошо. Его проблема в том, что мир никогда не будет состоять только из хороших. В нем кроме юности есть полная трагедий старость, кроме гениев – хронические идиоты, лжецы, подлецы, глубоко больные и несчастные люди. И им никогда не будет хорошо, потому что это все – плохо.

- Это я во всем виноват! Я провожу с тобой так мало времени!

Он пахнет, как пахнет нагретая солнцем кожа. И он ни в чем не виноват. Ну разве что в том, что никак не может прекратить сражаться на этой войне…

- Влад…

- Ася…

Собственно, таким образом я добилась того, что он немедленно сумел выкроить для меня свободный вечер. Честно говоря, я понятия не имею, как следует проводить семейные вечера. Дом мне опостылел, а выгуливать богиню смерти по улицам города – мероприятие, грозящее нарушить психику всех троих – его, мою, и народа...

Поэтому мы отправились к морю. Редкие рыбаки и бездельники разбегались за милю впереди нас. А жаль. Я бы с ними пообщалась. Влад мне надоел. Он мне надоел еще в прошлом столетии, я ненавижу его и не могу без него дышать. Мы давным-давно переговорили обо всем на свете, переделали все, что только можно, он прочитал мне все стихи, а я заучила их все наизусть. 

- Ася, если б ты только знала, как я устал…