Чужак

Чужак

     Парень играл на гитаре и пел что-то на незнакомом языке. Он и сам был каким-то чужим, странным. Когда только появился в деревушке — спал на песке, питался из помойки. А потом в баре произошла драка. Кто и почему начал, стало совершенно неважно в тот момент, когда бармен понял, что до убийства совсем недалеко. В этот момент зашел пришлый парень, взял со стены гитару, словно сам вешал ее когда-то и запел. Драка закончилась так, что казалось ничего и не было. После парня отмыли и накормили. С тех пор бар не был пустым.  Даже полупустым. Спроси любого, из того бара уходишь, чувствуя себя надутым гелием шариком. Как будто в жизни все хорошо и даже проблемы решались как-то проще. Парень оставался чужим, он не понимал, что такое деньги, собственность. Никто не обижался. Чудной просто, с "приветом". А потом он пропал. Деревенские все равно приходили в бар, искали его. Бестолку. Нашли случайно, валявшегося на пляже в куче соломы. Люди смотрели на его руки и отводили взгляд от пальцев, искривленных, чудовищно опухших. Было видно, что ломали долго, со вкусом, чтобы больше никто и никогда не смог услышать музыки, а сам он мучался от невозможно выразить себя.  Больница, повторные переломы. И неизменно удивленный взгляд.
     Завсегдатаи бара искали виновных. Не скоро, но нашли, в деревне сложно спрятаться. Как раз тех, кто драку учинил в памятный вечер. Собственно, причины для их поступка не было, да и нужна ли она была? Чужой. Этого стало достаточно, все остальное только усугубляло отношение к нему: устои ломает, играет красиво, девок небось уводит. Улыбается еще, гад.
     Он быстро восстанавливался, быстрее, чем должен был. Взять вещь, еще раз и еще, затем удерживать ее. Первым же делом схватил гитару, но с отчаяния чуть не разбил инструмент. Постепенно стали сгибаться пальцы, одна фаланга за одной, снова боль и недоумение. Через год восстановился полностью. И все это время люди ходили к нему, хлопали по плечу после каждой попытки играть, улыбались. Они и продолжили ходить, когда он снова стал играть. Только песни изменились. Не раз суровые бородатые дядьки отворачивались, сморкались. И никто из них не признался бы, что выходя из бара чувствовали себя чистыми для этого мира. Понимали, наконец, что важно.
     А парень все играл в баре на побережье и пел на незнакомом языке так, что хотелось остановиться и смотреть на море и слушать, слушать его.