Чужая прихоть

Первые слова даются нехотя, с каким-то скрипом начинает движение заржавелый механизм ума. Паутина и пыль слетают куда-то вниз, а мысли, как маленький источник, только-только отрытый, начинают понемногу пробиваться на поверхность.

Я сижу в окружение нескольких чадливых свечей. Старый зловонный подвал, забытый всеми, но случайно найденный мной, стал мне пристанищем на дневные часы. Только тут получается не так остро чувствовать запахи живых, их сердцебиения... инстинкты рвутся наружу, но я пытаюсь их провести, это мне относительно неплохо удаётся, слава густой плесени и сальным свечам.

Да, мне приходится обманывать самого себя, чтобы не потерять контроль. Не желаю становиться рабом своего тела, не хочу счастливо жить только благодаря чужим страданиям! Но само моё тело бунтует против меня, медленно, но верно вытесняет из меня разум. Даже интересно, насколько меня хватит? Пожалуй, до ближайшей ночи.

Каждая ночь становится своего рода срывом с цепи разума. Меня, сознание и личность, вытесняют инстинкты и желания, я становлюсь невольным наблюдателям всех тех зверств, которые случаются. Когда-то удавалось противиться, но прошло немыслимо много времени, только страдания и боль, ничего более не осталось в жизни.

Самое скверное, я сознаю, что без тела цена мне, всем моим знаниям и умениям — ноль, а вот тело не пропадёт. Я уже видел, оно берёт своё, добивается желаемого. Оно не знает мук и терзаний совести, а я знаю и понимаю, рано или поздно мучения раздробят мой рассудок. Или, быть может, я всё же соглашусь, стать тем, кого из меня делает тот маленький мальчик?

Каждую ночь, в разное время, весь мир вокруг меня замирает. Неважно чем я занят, что я делаю и где нахожусь, кто-то останавливает всё кругом, а меня, спустя несколько мгновений, перемещает в другое место. Тихий шелест и вот я уже нахожусь, сам не знаю где.

Округлое помещение с редким освещением. Дорогая мебель кругом, коврами устланный пол и высокий потолок. Столь высокий, что ничего, кроме тьмы и не видать. Есть только два стрельчатых окна с мутными стёклами. Как-то раз я подошёл к одному из них. Я был в неправдоподобно большой башне. Увидел неимоверный простор вокруг тёмного в ночи замка. Небо всегда затянуто тучами, только и видно, что просветы лика луны и дрожащий ореол.

Каждый раз, никак не привыкну, темнота начинает спускаться с потолка, устремляясь как бурный, водный поток строго в центр комнаты. Мрак сплетается тонкими волокнами, становясь крепко сбитым материалом. В какие-то полминуты, может, минуту, из этого потока возникает мальчик. На вид от силы лет семь, но повадками много старше; костюм сидит как влитой, словно часть тела, верхняя пуговица рубашки расстёгнута; каждый жест спокоен и выверен, словно у пресытившегося всем старика, слова звучат внятно, достаточно громко, чтобы понять, но не режут слуха детскими нотками.

— Примешь ли ты мой дар? — спрашивает он, глядя на меня.

Ничего особенного сказать о его глазах не могу, никогда не вглядывался, даже цвета назвать не могу, но всякий раз встречаясь взглядом, я начинаю испытывать страх. Не правдоподобно звучит, знаю, но когда стоишь перед этим ребёнком, сам себя чувствуешь ребёнком в сравнение с ним. Понимаю, что со стороны в такое поверить и понять сложно, но я чувствую, словно смотрю на кого-то достаточно опасного, кто может меня умертвить раз и навсегда без особых усилий. Это... словно моя жизнь - его прихоть. Прихоть маленького мальчика!

— Нет — всякий раз говорю одно и то же, отводя глаза куда-нибудь в сторону.

Он меряет комнату медленными, но твёрдыми шагами. Высокий ковёр шелестит, волнуется как трава на ветру. Я отчётливо слышу, как шелестит его одежда, как хрустит кожа обуви, но его сердце молчит, оно так же, как и моё, мертво.

— Почему?

Простой в своей сущности вопрос меня всё чаще и явственнее ставит в тупик. Когда-то, на первых порах, я проявлял удивительную прыть. Сейчас я понимаю, чем руководствовался, но тогда громогласно кричал "Мне не нужная чужая кровь!".

Я понимал, чего он от меня ждёт. Противился его воле, но всякий раз, когда наш разговор подходил к концу, меня вышвыривало обратно, в действительный мир. Подарком, на светлую память, оставались обострённые инстинкты, чуткие, как оголённые провода. Только неимоверным усилием воли я удерживал зверя, рвавшегося наружу, но он временами срывался с цепи, и тогда происходили ужасающие события, которые и ослабили меня, которые доламывают целостность моего ума.

Вопрос и ответ оставались неизменны. Я ужасался такого "Дара", боялся его не удержать, вновь и вновь видеть чужую кровь и плоть, к которым становился всё равнодушнее и спокойнее. Только разум и сознание, что я разрываю чужую будущность, удерживали меня, и я отвечал неизменное "Нет". Правда, уверенность моя, всё явственнее и ощутимее давала трещины, и пугающе прогибалось под неумолимостью стихии.

Вскоре я стал говорить "Не желаю невинных жертв!", сам не понимал, на что надеюсь. Даже не догадывался, куда это может повести неизменный разговор. Ведь всегда всё выходило одинаковым образом, а тут перемены.

Маленький мальчик остановился и вновь вперился в меня, отчего мне стало, весьма не по себе. Мне показалось, что я его вывел из себя, что он решил всё же поставить жирную точку на моей судьбе и заняться чем-то более важным, но нет, он только задал другой вопрос "А жизни виновных?".

Так он загнал меня по-настоящему в тупик. Я осознал, что на самом-то деле меня волновали не другие, ни их судьбы, переживания и жизни. Нет, всё оказалось весьма просто, но в тоже время удручающе печально. Я беспокоился только о себе, думал о своём будущем, но так, что сам того не сознавал. Форменный самообман, только подсознание знало правильный ответ, почему я боялся сказать ему "Да", почему я не отвечал "Я приму твой дар". Я опасался потерять самого себя, опасался, что инстинкты вплетутся в разум и тогда от меня не останется ничего, лишь жалкий шум прибрежных вод, напоминающих, что когда-то давно был разум и личность, но их съело тело и его желания.

Только этот страх заставлял меня бороться с самим собой и своими страстями. Именно он держал меня всё это время над пропастью, в которую меня так и тянуло. Временами я оказывался сильнее, побеждал, удерживал своё место в теле, продолжал противиться желаниям, только они медленно, но верно точили подо мной камень. И вот оно, моё падение, теперь я толком и думать не могу, мысли ворочаю, как тяжёлые булыжники, а сделать что-то важное или стоящее уже не могу.

***

Совсем скоро закат. Время неуклонно бежит вперёд, а цепи уже звенят. Зверь проснулся и рвётся наружу. Ему слишком тесно в моей клетке, а понять мою деятельность он не в силах. Куда ему, безмозглому созданию, пригодному только убивать и терзать? Он совершенно безумен и не знает страха в привычном понимании, а ведь когда-то мы с ним были едины.

Он меня не раз спасал, но отделился от разума только в тот памятный вечер, когда я перестал быть человеком. Я сидел за бумагами у себя дома, на поверхности земли. За окном темнота, а из колонок поблизости лилась музыка. Работа увлекала, собирался поспеть раньше срока, закончить начатое и взяться за что-то новое. Тогда я обладал не устающим разумом, жадным до всего, тогда, я ещё был человеком.

Я не сразу понял, что происходит. Раздался оглушительный удар, а после ещё один, что-то по-настоящему тяжёлое упало на пол. Само собой, выскочил в гостиную, где-то по пути ухватил ножик, старая привычка. Из гостиной хорошо видна прихожая, коридор с дверью. Последняя лежала на полу, а ко мне медленно шёл худосочный человек в грязном тряпье.

Не верилось в случившееся. Мозг не мог сложить увиденное с привычным, устоявшимися реалиями, которые окружали с самого рождения. Не может простой человек снести стальную дверь с петель. Он прижимал к груди кровоточившую руку. Помню, как подумал;

"Это он что, кулаком так?"

Я и вправду оказался порядочно ошарашен. Даже не попытался открыть рот и что-то спросить, сказать, нет, я терпеливо ждал "а что же будет дальше?". Думаю, нет смысла описывать то странное состояние во всех подробностях, просто тело готовилось, сжималось как пружина, рука стискивала до онемения пальцев рукоятку ножа, а ноги без единой мысли встали в стойку.

Броска не видел, только ощутил его чем-то сродни интуиции, сам собой сделал шаг назад. Холодок на загривке подсказал — рано остановился, ещё один шаг. И я услышал своё нутро, вместо того, чтобы пятиться, шагнул в сторону, за стол. Думал, тщедушный остановится, ведь так ему будет неудобно нападать, с одной стороны стол, а с другой стена. Но где там, кинулся, как бешенный пёс, с пеной у рта попытался меня ухватить. Только и смог, как прижаться к стене и полосонуть по щеке.

Этот прыткий парень, отшагнул назад, но не стал хвататься за свисавший лоскут кожи, неа, он спокойным шагом обошёл часть стола и встал напротив меня. Предположил, что опрокинет на меня, но уколы меж лопаток подсказали "Беги, дурак!". Прежде чем я что-то сделал, стол начал обращаться в щепки разламываясь напополам. Массивный стол разлетелся от удара целой руки. Не знаю, как бы другие поступили, но я бросился в сторону кухни.

Догадывался, что нежданный гость несколько не в себе, понадеялся, что он в доску отбитый, не посмотрит, что кухня связана с кабинетом, а кабинет с гостиной, то есть, пропихнув холодильник в проход и делая спешный завал, я загнал сам себя в мышеловку. Только инстинкты молчали, а разум тихо оседал пеплом. Единственное, чем ум мне помог, так это бросил образ комнаты обитой войлоком, весьма, скажу я, вовремя.

Помня случившееся со стальной дверь, стоял подальше от завала. Феерическое, замечу, зрелище, когда холодильник, пролетев через всю кухню, вылетает в окно. Только и успел задаться вопросом;

"Сколько же ты сегодня на завтрак съел?"

В кабинете почти нечего было использовать, перевернул рабочий стол, бросил поверх тумбу, книжный шкаф опрокинул, но особых надеж не питал. Куда всему этому до огромного холодильника? Не стал дожидаться, когда же он вышибет и эту преграду, бросился в гостиную и понял, что не я один такой умный.

Стоит в паре - тройке шагов от меня, обе руки в крови, а на лице ничего, совсем без разницы, что покалечился. И ведь инстинкты ругаются, мол, что-то нужно делать, а что я и не знаю. Укрыться не чем, а бежать нет смысла. Раз есть такая сила, без мыслей сознавал я, то догонит в пару шагов.

Глаза не поспевали за его быстрыми движениями, он бросался на меня, а я только и мог, что отскакивать, делая бессмысленные порезы. Он припадал к самому полу, бросался снизу, а мне чудилось, что это змея. Он делал какие-то наскоки, но отскочив в сторону, напала вновь.

Я не привык к подобному, мне приходилось в своё время драться, много, очень много, но ничего такого я никогда такого не видел. Не был к такому готов, пропускал удары, за что весьма ощутимо страдал.

Всего лишь два удара, а в зубах возникли невероятнейшие перемены. Когда-то я мим гордился, заботился об их здоровье, а тут сыпались осколки. Летели части зубов, оставались островерхие клыки. В краткую заминку, ощупывая новый свой "Оскал", понял, что улыбаться больше не стоит. Умудрился порезать язык о кромку зуба.

И такая злоба во мне проснулась. Бывало и прежде, злился по настоящему, когда разум утихает, словно в дрёме, но тут вышло нечто много хуже. Я чувствовал, что в живых останется только один. Либо я, либо он, точка.

Зная трусливость соседей, зная, как время в беспокойстве умеет становиться болотом, понимал, прошло всего-то несколько минут, надеется можно только на себя, но умирать не хотел.

В такие именно моменты, когда жизнь зависит только от тебя и происходит что-то подобное. Разум отходит на второй план, становится зрителем, а инстинкты, предчувствия и злоба обретают власть.

Мне было страшно, очень страшно, но мой гнев несколько изменил механизм испуга, ещё в самом детстве. Не знаю, может и правду говорят о наследственной памяти, а может это мои ранние года так сказались, но стоит мне испугаться, как я кидаюсь на того, кто мне угрожает.

Гость не блистал умом, но и его проняло, когда жертва стала бросаться. Раз за разом наседая, резал что мог, получал удары, чуял, как он вырывал клоки плоти, а я только свирепел, больше, больше, ещё больше!

Разум окончательно таял, а зверь, обретая настоящую свободу, не желая умирать, рвался, не оглядываясь ни на что, вперёд, к глотке. И он знал толк в своём деле, обхватил охотника руками и ногами, повис на нём, а острыми клыками уцепился в шею.

Он рвал плоть, кровь лилась по глотке. Странное опьянение и неизъяснимая жажда, усиливая тело, звала нападать, вновь и вновь, вырывать его мясо, не прожёвывая, съедать и снова рвать его на части, пить кровь, опять и опять припадать к растерзанной глотке.

Я помню то чувство, это самое лучшее, что я когда-либо испытывал. Этот "Дар", великое проклятье. Изменив ощущения, вкус, наделяя чужую плоть сводящим с ума вкусом, принуждал продолжать терзать уже мёртвое тело.

Самое ужасное, я, проснувшийся разум, сам пил его кровь. Кисловато-терпкая, горячевато-нежная, я до сих пор ощущаю во рту этот чудовищный вкус! А та плоть, плоть, точно спелый сочный фрукт, тая во рту, рождало нежное послевкусие...

Не знаю, куда уместилось, но я съел его без остатка. Даже кости его оказались во мне, но этого мне было мало. Я хотел ещё, ещё крови, дурманящей ум крови, сочной плоти, после которой я чувствовал в себе быстротечные реки, чувствовал, как становлюсь способным пожрать целый мир!

Я ползал по полу, осматривал пыль, принюхивался к щепками и стали. Жадно собирал капли его крови. Сам того не заметив, перевернул указательным пальцем дверь и радовался оставшимся во вмятине редким каплям.

Как же объяснить ту горькую тоску, когда стало ясно, что всё, больше ничего нет? Застолье кончилось, а аппетит только пожаловал к столу. Официант, подайте ещё! Но никто не пришёл, даже соседи не позвали на помощь. Я остался совершенно один, брошенный, в разбитой квартире, голодный, опечаленный и злой.

В своём голодном недовольстве, мы с моим голодом оказались единодушны. Я тогда ещё ничего не понимал, казалось, что всё прошлое не более чем вымысел — вот она, настоящая жизнь. Вкус её я только-только распробовал и даже думать не желал, чтобы вернуться к нудным бумажкам с их записями. Какое мне могло быть дело до чужого блага, когда я оказался голоден?

Мы, вместе, шли по этажам, вламывались "В гости", гостили, творили лютейшие бесчинства. Я и не предполагал, что могу быть столь равнодушным к смертям, это ещё не было сознательным, но я убивал, убивал, убивал и ел. Вернее пробовал и бросал. Не было того вкуса, даже жалкого подобия! Зверь хотел есть и это, его такое устраивало, а меня нет. Напоминая о том вкусе, я увлекал его всё дальше и дальше, мы искали и искали Тот вкус, но... так и не нашли.

Утром, когда я бродил по улицам, залитый в крови и не знающий где нахожусь, когда чувства стали утихать, а зверь решил лечь поспать, до следующей ночи, только тогда всё стало для меня ясно. Я ужаснулся всего, что случилось и тех перемен, которые произошли.

Уши болели от остроты чувств, а глаза жгло от яркого свечения. Даже днём я оставался тем, в кого меня обратили. И я бежал, искал себе места, прятался и снова искал. Так, случайно встретив старинный дом, я обрёл новое жильё.

С тех пор, каждую ночь, меня выдирают из действительности, бросают в то здание, к мальчишке, а он, не получив желаемого, пробуждает зверя обострив до безумных границ мои чувства.

Я... я не знаю, как мне быть. Слишком устал, но убиться не могу, зверь всякий раз срывается с цепи и мешает мне переступить точку невозврата. Но так дальше продолжаться не может. Я слишком устал и хочу просто поспать, не могу больше жить без сна, устал от охоты и смертей. Только не вижу ни единого выхода, кроме одного.

Тот, кто обратил меня, он ведь мог меня с лёгкостью убить. Ему это ничего бы не стоило, но сдержался, он сдерживался и противился своему зверю. Похоже, он просто искал свободы от тяжкого "Дара". Возможно, мне стоит...