Цвет папортника

Цвет папортника

Цвет папоротника

Матвей настороженно озирался. Злость и стыд от пережитого унижения затуманили разум. Парень не сразу сообразил, где он находится, и как попал сюда.

 Берег Пежмы круто уходил вниз песчаным откосом. Сразу за рекой начинался скошенный луг, а за ним - лес. Вот туда ему и надо – папороть-кветку искать. Кубарем скатившись с откоса,  Матвей перешел реку вброд. По мелкой воде плыли венки с погасшими лучинками. Со стороны деревни доносились веселые крики, песни и музыка. Небо озарялось всполохами огня от купальских костров.

 Парень, не оборачиваясь, устремился к лесу. Лицо горело как от пощечин, а в ушах до сих пор стоял девичий хохот. Матвей исступленно пнул камень, подвернувшийся под ноги. Боль слегка отрезвила, разогнала туман, застивший глаза. Старший сын солдатки, Матвей рано стал главой семьи. Отец являлся на побывку раз в году, раздавал оплеух старшим, пугал малышей, шумно кутил и тискал мать. Отпуск кончался, и государева служба вновь призывала отца в казармы. Мать неизменно оказывалась брюхата, и тихо плакала по ночам, стараясь не разбудить детей. Когда Матвей подрос, дядька Пантелей, материн брат, выучил его плотничать. Двенадцатилетний парень быстро схватывал науку, и вскоре вся округа стала зазывать Матвея для работы – то крышу починить, то ставни резные справить, избу срубить, баню, колодец. Мальчишкой, он брался за любую работу, не расставаясь с топором и теслом – в доме оставалось тринадцать ртов. Отец погиб, когда Матвею исполнилось пятнадцать. Мать, узнав об этом, не проронила ни слезинки. Прислонилась к старшему сыну да тут же отстранилась. Эта скупая ласка дорогого стоила. К тому времени и сестрицы подросли – рукодельничать стали. Дружная пошла жизнь, справная. Мать повеселела, похорошела, и Матвей все чаще слышал ее чистый, звонкий голос – она пела, чтобы работалось веселей. Парню уже не нужно было рвать жилы, берясь за любое дело – в доме появился достаток.

 Акулину Матвей увидел год назад, когда справлял новую кузню, взамен сгоревшей, ее батюшке – завражскому кузнецу. Не увидел даже, а разглядел. Знать-то знал с детства, но не замечал. Бегала к его сестрами пигалица – глазищи в пол лица, льняные, длинные волосы вечно растрепаны, коленки и тонкие ручки исцарапаны. Девки колядовали на святках, рукодельничали, по грибы-ягоды ходили – все вместе, да с песнями и хохотом.

 В тот день Матвея пригласили отужинать с семьей кузнеца: плотник заработался допоздна. Небо к ночи заволокло набрякшими, черными тучами. Сверкали молнии, ливень хлынул такой, что ни зги не видать. Акулина собирала на стол, перебрасываясь шуточками с отцом. Матвей залюбовался девкой – вся работа по дому в руках у нее спорилась. Двигалась Акулина как кошка: ловко, неслышно. А языком молола, что твоя мельница. Ох, и остра ж на язык девица, подумал тогда молодой плотник с восхищением.

 С тех пор  и поселилась синеглазая Акулина в сердце Матвея, да только он не сказывал про то никому, а вот сегодня решился. Она его ухватила в шутку, да через костер прыгать потащила. Матвей и пошел, как телок, а сам с нее глаз отвести не мог. Акулина его тормошила, веселила, а он молчал-молчал, а потом впился в её губы поцелуем. Девка оторопела от неожиданности. Вокруг сестрицы Матвея – Глашка, Аленка и Полинка – крутились, подружки ее закадычные. Акулина вырвалась, руку выдернула свою, да как рассмеется ему в лицо. Сёстры ей вторить начали, насмешничать. Матвей побледнел и кинулся прочь.

 Лес встретил парня неприветливо. Темные громады деревьев угрожающе нависали над тропинкой, хватали ветками за одежду, подставляли корни под ноги.

 Матвей сломал ветку потолще, поджег ее. Идти стало веселей.  Еще в конце весны парень приметил полянку, сплошь заросшую папоротником, а посередке торчало одинокое засохшее дерево. Тогда, днем, идти казалось до нее всего ничего, но сейчас Матвею чудился леший за каждым кустом. Уханье совы мстилось хохотом ведьм, а скрип веток – стонами вурдалаков. Впереди мелькнула пара зеленоватых огоньков. Матвей перекрестился и рванул вслед за ними. Мысленно, парень уже сорвал папороть-кветку и загадывал желание. С топотом и шумом продираясь сквозь бурелом, Матвей выбрался на прогалину. Лунный свет вычернил силуэт волка. Зверь сидел у большого валуна, вывалив язык. Бока его вздувались и опадали словно кузнечные мехи.  Волк первый опомнился от погони, сверкнул зелеными огнями глаз и зарычал. Матвей отскочил, ругнулся, перекрестился и бросился бежать в обратном направлении. Ему все чудилось, что за ним гонится целая стая волков, и норовит укусить за порты. Путь до заветной поляны оказался во сто крат длиннее, чем днем. Вконец обессилевший от страха, Матвей вывалился на папоротниковую полянку неожиданно для себя, и тут же упал, стараясь вжаться в землю как можно глубже. На высоте человеческого роста летал рой светляков, испускавших тусклый синеватый свет. Этого освещения хватило, чтоб разглядеть, парившую в воздухе на метле, обнаженную бабищу, немалых размеров.  Взлохмаченные волосы прикрывали лицо ведьмы, бормотавшей то ли ругательства, то ли заклинания. Матвей ее сразу узнал – тетка Агафья жила у самого леса. Старая, уродливая и настолько толстая, что ходила с трудом, Агафья наводила ужас на всю деревню. Бывало, идет и бормочет под нос что-то, или напевает, а бабы деревенские детей похватают, да бегом в дом. Матвей не боялся ведьму, считая, что россказни о ней – всего лишь россказни. Оказывается, не брешут люди.

 Матвей обернулся, выискивая пути к отступлению. Раздавшийся неподалеку голос заставил его испуганно вздрогнуть. Осторожно высунув голову из травы, парень силился разглядеть, что творится на поляне.