Цвет: зелёный

Цвет: зелёный

Все персонажи являются вымышленными,

любое совпадение с реально живущими и

ли жившими людьми случайно

Лай собак словно моя невидимая мантия струилась по лесу и постоянно напоминала мне о моём «происхождении». Я бросилась в лесной ручей и побежала вниз по нему: так собаки собьются со следа. Какая удача!

– Прорвёмся, дочка! Нам бы только добежать до наших!

Моя малышка, обёрнутая в грязную немецкую газету, пищала и кряхтела.

– Только бы добраться до своих, только бы успеть! – пульсировала через всё моё тело эта мысль. – Потерпи, дочка, потерпи!

Я неслась по илистому ручью, с трудом сохраняя равновесие, неизбежно снизив скорость, чтобы не оступиться и не выронить свою драгоценную ношу.

В концлагерь меня привезли беременной. 8 месяц. Довольно быстро стало ясно, что ждёт моего ребёнка сразу после рождения. Как отчаянно хотелось для малыша другого будущего! Хоть ребёнок родится в условиях тюремного мира, но я могу дать ему больше. Должна!

Иногда за пайки, иногда за услуги, мной собирались газеты, в которые могла бы завернуть дитя. Я следила за тем, как и во сколько можно забраться в телегу, что привозила провизию. Все оставшиеся мне время и силы, днём и ночью наблюдала, анализировала и продумывала план побега.

И с каждым загубленным фашистками новорождённым, моя решимость только росла.

Я уберегу моего ребёнка. Он будет свободным!

И вот я несусь по незнакомой местности в надежде на удачу.

Ведь везло же мне весь месяц после рождения дочки. Везло же! Моя дочь была при мне. Не знаю, почему, но фашистки не спешили расправляться с ней. Ходили слухи, что где-то рядом наши, поэтому все готовятся к обороне. Так ли это, я не знала, но медлить было нельзя. Я достаточно окрепла для побега. И всё далось! Удалось же!

Однако меня хватились раньше, чем я полагала, пустили погоню с собаками. Зачем я им? Почему меня нельзя оставить в покое? Хотя и так ясно: это пошатнёт дисциплину. Но ведь можно сказать, что расправились со мной! Нет, им нужна я. Мёртвая.

Задумавшись, я потеряла бдительность и чуть не упала. Вода попала на малышку, та резко вскрикнула. Сзади снова стали слышны собаки и немецкая речь. Совсем рядом. Я выбралась на другой берег.

– Тише, дочка, тише! Нельзя плакать! – просила я малышку, понимая, что это бесполезно.

Детский плач нарастал, становился более требовательным, малышка стала сучить ножками и ручками, и мои усталые руки с трудом уже держали её.

Я забежала вперёд так далеко, как могла. Остановилась. Вроде всё тихо. Смертельно уставшая села на землю, навалилась спиной на старую берёзу, царапая кожу. Оголив грудь, я прижала малышку к себе. Дочка сразу вцепилась своим маленьким ротиком и принялась сосать. Было бы чего.

Я откинула голову на ствол, расслабила саднившую спину, пока дочь выжимала из меня скудный паёк молока.

Мой загнанный взгляд скользнул по деревьям. Куда бежать? Где они – наши?

И в этот момент что-то щёлкнуло в моей голове.

Словно впервые я видела этот мир так ясно. Увидела этот зеленый лес, а не средство, не маскировку, не объект местности. Лес, а не барак и стены концлагеря.  

Как тут красиво! Серые стволы осинок казались бархатными, они подобно декорациям на сцене выделялись своей гармоничностью. Кроны деревьев почти касались неба, ласково шурша своей могучей кроной. Птицы пели свои песни, полные забот и радости, летали бабочки и жуки. Цветы росли как им велела природа и не знали войны. Солнце ласкало всё вокруг, и это было так нестерпимо прекрасно!

Я очень хотела, чтобы моя дочь, которой я осмелилась дать имя, – Настенька – через молоко, через мои худые руки, мою грязную кожу, почувствовала это. Я хотела, чтобы она узнала, что есть другая жизнь кроме барака.

– Какая же ты красивая, солнышко моё! – я посмотрела на свою доченьку, которая почти уже уснула у груди. – У тебя такие чудесные глазки и щёчки! И такие маленькие пальчики, и ручки! И кулачки! Какая же ты красивая!

Я любила свою дочь. Я любила свою жизнь. И я люблю всё вокруг: живое и неживое.

Когда рядом со мной раздался ненавидящий лай собак, я не вздрогнула, пребывая в этом странном соединении со всем живым вокруг меня.

И вот передо мной возникли крепкие фигуры в фашисткой форме, а во мне не было ни страха, ни ненависти. Я улыбалась им, ведь они тоже чьи-то дети. Какая-то женщина носила их в себе, рожала и заботилась так, как я…

Два выстрела прогремели коротко и ясно.

– Эти русские свиньи совсем обнаглели! – с трудом переводя дыхание от быстрого бега, сказал один из преследователей и убрал пистолет в кобуру. – Придётся ужесточить дисциплину.

– Куда она бежала? Зачем? – удивился второй, снимая каску и вытирая пот, струившийся по его лицу.

– А! Надеялась добежать до своих! – пожал плечами первый, внимательно оглядывая два трупа: нет ли ничего ценного для них. – Русские любят свободу… Нет, они называют это «во-ля»… Любят так же сильно, как Сталина наверно. Может даже сильнее.