@dadana

@dadana

Я расскажу тебе о городе, в котором я родилась.

Полтора часа от "Платова" до дома. Чтобы вдохнутьс детства знакомую улицу уже в пять утра.

Черные очки, пучок, огромное худи...

"И чемодан какой-то странный, с буковками, – рассказывала потом кому-то пожилая администраторша. – Москвичка поди".

О городе, в котором загорелись мои первые картины.

Выбраться из отеля до рассвета, всё такой же обезличенной, почти невидимой. Те же дорожки, заборы, переулки, как будто бредешь маленькая, шестилетняя. А ноги сами собой знают, куда идти.

– Откуда ты это у нас такая красивая? – спрашивала соседка баб Маша.

– Ленина 3, – гордо выдавала Дана и пальцем показывала. – Там!

Родительский дом чуть изменился, будто подобрался от присутствия новых жильцов. Обзавелся пластиковыми окнами, дешевой сайдинговой отделкой и стареньким, увитым у дверей ржавчиной “Фордиком”. У зеленых ворот – трогательные игрушечные грабельки, желтые-желтые.

О городе, в который я никогда не вернусь, но которому навсегда отдано моё сердце.

Так странно проходить здесь снова. У чужого дома чужих людей. А там, глубоко раньше, где-то в другом измерении: неухоженный, прямо-таки сорняковый газон, брошенный диск отцовской болгарки, бессмертные мамины астры. И ворота красные, не зеленые. Её первое граффити на стенах соседского гаража – его закрасили первым, он сам закрасил…

Крепенький деревянный дом слева от родительского, серебристый гараж – смотреть сюда все еще больнее всего. Ничего не выглядывать в окнах. Никого не искать.

Расстояние низводит кошмары до воспоминаний. Воспоминания – до фактов. И вот уже горькая, солнечная, жутковатая немного вселенная ее детства не имеет к ней никакого отношения. Закрыть и выкинуть. Как старый нелюбимый скетчбук. Не заглядывая, со всеми призраками внутри.

Оттуда: отцовская алкоголическая походка. Приходил, приползал, приносили с работы. Материнские исполненные всетерпения глаза. Торопливая поступь старшего брата. Он такой высокий, что ей в ее песочнице всегда закрывет солнце.

– Даня, а зачем тебе эта большая сумка?

– Затем. Давай, мелкая, не грусти!

Даня, Дана – 15 лет разницы. На этой станции им просто не по пути.

И он уехал в Ростов, где вполне сносно обосновался, а Дана, маленькая, кудрявая, портящая сыпучие непослушные куличики, еще долго-долго играла на газоне. Одна. И никто больше не закрывал ей солнце.

Всё это, впрочем, нестрашно – всего лишь пожелтевшая первая страница из вялых черт. Настолько подстертая, что ничего не разобрать. Столь давно мертвая, что ни разу не приходила ночами.

А вот соседский дом снился ей в Питере, мучительно, нескончаемо, по-актерски примеряя на себя сюжеты – звал.

Иногда там, в окне, замирала женская тень. Она сама. Пузатая, необъятная, босая. Счастливая. “Когда же ты, наконец, вылезешь”, – Дана поглаживала огромный наливной живот. “Мы тебя уже так заждались”.

Старенькая кухня вся затоплена солнечным светом. Опять она встала за полдень. На плите – теплая, под облупившейся крышкой половинка омлета, на столешнице – полная до краев тарелка переспелой винно-красной черешни.

Денег катастрофически мало с тех пор, как месяц назад она вышла в декрет. Он работает в две смены и берется за любые шабашки.

Впрочем, то все временно. На дворе лето. Типично южное, буйно-зеленое, богатое на вишню, черешню, абрикосы. Она много времени проводит на солнце: подвязывает огурцы, как мама учила, потихонечку поливает свой крохотный цветник. Даже на пляже ни разу не была. А раньше всё море, море. Вот родится малыш и тогда…

У нее немного загрубели руки. Длинные роскошные волосы оттеняли первые “цыпочки” морщин – 24 года. Не рано ли?

“Ты у меня самая красивая”.

Так скоро приехал на обед? Я же еще и не готовила ничего...

Внутри радостно толкнулись, предвкушая, чувствуя почти мозолистые ласковые ладони. И Дана, как кошка, потянулась, выгнулась для золотистого – оглушительная искристая вспышка, медленное падение, почти полет – поцелуя в лоб. Но ничего не произошло.

Ускользнуло сперва убогое пластиковое зеркало, замызганные узорчато-бирюзовые панельки ванной. Плоть дня тонкая, как занавеска. И она всё дальше и дальше. Дана сразу же поняла: не успеет.

Обернуться. Схватить. Прижать к себе. Хотя бы просто увидеть... Но всё мягкое, пластичное, столь прозрачное, что проступают уже чернеющие углы даниной питерской квартиры. И она просыпается, юная, как девочка, и долго, заглушая всхлипы, мешает бессонные невские огни с теми, что зажигаются и капают с ее ресниц.

Сейчас, в 6 утра, в окнах никого не было.

Рассвет сопровождал ее от такого знакомого, нелепо деревянного центра, где-то мешающего с чудовищной угловатой архитектурой советов, кое-где с классическими фресками, статуями крохотным львиных голов на арках и заборах, с покореженными мусорками и разбитым асфальтом до старенького рыбацкого пляжа.

Как ни странно, весь их ежевечерний путь еще не закрасили.

“Художницей, значит, хочешь стать? Я тут подумал…”

Он достает баллончики: желтый,черный, красный, белый.

“Ух ты! Класс! Спасибо!”

Они хрустят высокой, до колен, режуще обороняющейся травой, такой в детстве каждый случайно ранился до крови, прямо к краснокаменной, удивительно сохранившейся заброшке – так и не наполненная форма чьего-то красивого дома, словно некто бросил его, всего лишь голые стены, так и не достроив. Хотя им-то был что.

Он достал телефон, “Гараж”, чипсы. Он готов был ждать, пока Дана творила свой первый мультяшный шедевр. Сам Гомер Симпсон во всем великолепии, толстый, пучеглазый, жующий кусок пиццы.

“Кое-чего не хватает!”

Черным маркером он дописал @Nalinin VS @DaDana.

К концу лета город, чисто забитый татуировками юнец, глядел этой надписью из каждого угла, с каждого гаража, заброшки, даже с бетонного забора рыбацкого пляжа – то был ее собственный, данин храм, шаг за шагом, месяц за месяцем, от незамысловатых мультяшек до сложного в интерпретации киберпанка.