Даланг

Даланг

Дама Орхис, баронесса Даланг, скончалась в три часа пополудни жарким весенним днём.
Смерть её не была внезапной.
Она велела поставить себе кресло на балконе, разбить над ним балдахин и приготовить её любимую книгу. Сердечно обняла мужа, сказала, что прощает его за всё. Отдала последние распоряжения ключнице.
Наконец, оставшись наедине со своей наперсницей, смуглянкой Вёхой, она села в кресло, прикрыла глаза и указала, какую главу той следует начать — дама Орхис любила, чтобы ей читали вслух. В какой-то момент она вдруг сказала — тихо и очень грустно:
— Вёха, дитя моё Вёха, позаботься, чтобы не было никакой беды из моей смерти. Было бы так... неправильно всей семье страдать за глупую ошибку одного человека.
И в тот же миг девушка заметила, что и правда, баронесса совсем бледна, а глаза её кажутся чёрными из-за расширившихся зрачков, и уголок рта у неё странно дёргается. 
— Что это за человек, госпожа? Кто это с вами сделал? От чего вы умираете?!
Она почти кричала, забрасывая её вопросами, но та остановила её медленным и мягким жестом дрожащей руки:
— Не стоит. Это совершенно неважно и не имеет значения, а я хочу успеть дослушать, чем закончится история принца Чарна. Нет, лучше так: скажи мне заранее — сможет ли он отомстить тому человеку, разорившему его Родину? Удастся ли его тайный план? Я хочу знать, а потом хочу успеть услышать, как ему удалось, ведь я тоже, знаешь, хотела мести...
Она успела — но едва-едва: Вёха как раз перелистнула страницу и приготовилась читать эпилог, когда дама Орхис забилась в своём кресле, судорожно хватая воздух ртом, безуспешно пытаясь дышать. Даже смотреть на это было мучительно, но к счастью, длилась пытка недолго: через несколько мгновений дама Орхис была уже мертва.

* * *
— Она была неграмотна, понимаете, — объясняла Вёха начальнику сыска. — Но очень любила книги. Бывали дни, мы часами сидели там на балконе, и я читала ей главу за главой про рыцарей или чудовищ.
Она не знала толком, что может сказать, или что вообще положено рассказывать Королевскому Сыску в таких случаях. В её родном городе сыскари занимались мелкими кражами, семейными ссорами и пьяными драками, а не баронессами. 
— И она наверное из этих книг себе взяла, что надо прощать убийц, но я-то их простить не могу! Она мне как мать была все эти годы, кормила меня, поила, человека из меня сделала. А её вот так вот отравил кто-то! — она стукнула кулаком по кафедре, сморщилась от боли и умолкла.
Сэр Давед, человек короля и начальник сыска в области Даланг, покачал головой. Смуглянка Вёха, наперсница баронессы, прибежала к его дому в вечеру: простоволосая, в тонком домашнем платье и босая. Недобрый знак, как он отлично знал: босые перепуганные девицы, промокшие под дождём и испачкавшие юбки в грязи, обычно несли какие-нибудь совершенно ужасные вести.
Например о том, что убита баронесса Даланг — убита в своём собственном доме, неизвестно кем, неизвестно, каким ядом.
— Что ещё она говорила в тот день? Что делала?
Сэру Даведу следовало бы знать, что это глупый вопрос. Но он ведь и сам был растерян не меньше Вёхи: пусть и человек короля, он никак не ожидал столкнуться с чем-то столь сложным и серьёзным в первый же год службы. Вот и наскрёб из памяти самые общие вопросы, которые вроде бы следовало задать.
И всё равно, вышло глупо.
Ведь день баронессы — не только покойной дамы Орхис, но любой баронессы в Ицене — начинается ещё до рассвета и полон множества мелочей, которые все и не упомнить. Она должна приказать ключнице проверить поутру все замки и запоры, спуститься в кухню и отдать приказания, что готовить к завтраку, отделить из вчерашней еды долю для слуг и для нуждающихся, проследить, чтобы долю нищих и правда раздали нищим, потом собрать рукодельниц в большой комнате и назначить каждой её работу до обеда...

— Хорошо, — устало сказал сэр Давед, подёргав себя за длинный чёрный ус. — Хорошо, давай так, девица: когда и с кем она садилась есть или пить?
— Но, с мужем, конечно! — удивилась та.
И правда, с кем ещё? Барон и баронесса сейчас были одни в своём малом летнем доме, гости у них бывали редко. Раньше он, бывало, звал к столу управляющих или позволял жене пригласить Вёху или нянюшку Азалию, но то раньше.
— Последние месяцы господин барон стал очень замкнут, моя госпожа говорила, ему тяжело общаться с людьми, поэтому мы и уехали из города в малый летний дом. 
— То есть, он изменился за последнее время? — ухватился за ниточку сэр Давед.
— Да, да, мессер! — радостно закивала девушка. — Очень сильно изменился! Мало с кем говорит, всё время проводит то внизу в часовне, то у себя в библиотеке. Мне говорил его личный слуга, Дигит, что барон даже взял на себя какой-то молитвенный обет, а девушки в прачечной болтали, что он носит власяницу и не позволяет стирать нательное бельё...
Она прервалась и расширенными глазами посмотрела на сэра Даведа. Тот молча и сурово кивнул.
— Но это значит, ничего нельзя сделать, — горько сказала Вёха. — Он её супруг, он хозяин дома...
Но сэр Давед, наоборот, широко улыбнулся.

Ещё мгновение назад он был и огорчён, и растерян. 
Смерть баронессы — трагедия, дважды трагедия если её убили, но барон никогда не позволил бы людям короля притащить к нему в дом толпу сыскных колдунов, перевернуть всё вверх дном, осквернить тело жены, выясняя причину смерти... в лучшем случае, барон просто сам нашёл — или назначил — бы виновного, удавил тихонько и дело с концом. 
Но слова девицы Вёхи всё меняли. Слишком многое в них указывало на барона — а значит, дело шло не об обычном убийстве, а о малой государственной измене. Брачные клятвы столь же священны, как клятвы верности вассала или присяга королю — и столь же строго защищены законом. Убица супруга или супруги в глазах закона равен предателю сюзерена. Даже баронство не сможет защитить виновного от заслуженной кары.
А человек короля, остановивший или покаравший государственную измену — неважно, великую или малую — получает титул и земли приговорённого.