Дам сверхжелаемого

Дам сверхжелаемого

Горожане за годы привыкли лицезреть мрачную высокую фигуру, обмотанную в любую погоду лёгкой накидкой, образ не вызывал трепета, страха; грозный с оружием наперевес со шлейфом из слухов о тысячах замученных парадоксально ни на кого не нападал, не угрожал, не мучил, не забирал безвозвратно в обитель на Гром-гору. А тут весной, после недели отгремевшего празднества начала года, появился Вечный Король с семенившим у ног мальчонкой, вцепившемся варежками в чёрные полы одеяния. Заметив наблюдавшую с искрами любопытства девушку, кроха, похожий на щенка в своей енотовой шубке, юркнул за широкую спину сопровождающего. Точно настоящий дикий лесной зверёк в норку спрятался. Они не остановились, а проходя мимо местной девицы, улыбнувшейся ребёнку, он личиком нырнул в складки накидки, чуть не запутался в ногах. «На дорогу смотри, расшибёшься же». — Беззлобное наставление слетело с серых губ гиганта вместе с паром.

— Она на меня смотрела… — прошептал тихо для мира кроха, для сопровождающего громко, так и не отпустив его накидки. — Но если я буду крепко держаться за тебя, то меня не заберут.

Вечный Король разразился задорным смехом на всю округу, мальчик смотрел снизу-вверх, сильно задрав голову, на великана, закрывающего небо собой. Тёплая, тонкая, голая рука натянула сползающую шапку на уши и лоб, спрятала рыжую гриву.

— С чего у тебя такие мысли? Кто тебя надоумил? — В голосе что-то проскользнуло, что-то колючее, пугающее, но Рыжик не понял что, снова уткнулся в огромного взрослого, ничего не сказав. — Никто не заберёт тебя. — Вечный Король хотел добавить что-то ещё, даже вздохнул, чтоб продолжить, но смолчал.

— Но Ушлый же забрал меня у мамы, сам так сказал. Не помню маму, как она выглядит? Ты говорил, у нас волосы одного цвета. Я скучаю по маме, когда она придёт нас навестить? — кроха задавал вопросы в рыхлый снег под ногами.

— Снова забыл, что я тебе говорил? Мама больше не придёт, она умерла. — Они долго смотрели друг другу в глаза, пронизывали, изучали.

Рыжик казался больно растерянным, всё забывалось, болезнь срывала целые пласты памяти, выбрасывала их из детской головушки. Ушлый не представлял, как исправить, как хотя бы замедлить процесс, где во время лечения допустил ошибку.

— Почему мама не придёт? Ушлый, она же, как и ты, король, поэтому не придёт? Ты очень-очень занят всегда. — Тёмная накидка задёргалась по велению маленькой ручки, невозможно не обратить внимание. — Когда у кого-то много дел, это и значит умереть?

— Нет, твоя мама бы нашла время на любимого сына, сколько бы дел у неё ни было. Твоей мамы больше не существует, Зейн, она исчезла, вы никогда не увидитесь, не поговорите.

Рыжик слушал, не перебивал, вопреки ожиданиям не захныкал, одежд, единственное, не отпустил, нежил мягкую тянущуюся ткань в пальцах. Снова большая для детской головушки шапка съехала, на этот раз к левому уху накренилась, снова её поправили, поймали довольную зубастую улыбку. Он так ничего не понял из слов Вечного Короля, не ведома для него смерть, к сожалению, скоро вкусит обугленную горечь, от этого не уберечь.

Узкая ножка в сапоге подняла в одно движение ворох снежинок, приставших к накидке. «Теперь ты похож на любимое тобой небо со звёздами. Помнишь, ты водил меня наверх, показывал ночь?» — конечно, Ушлый помнил. В тот вечер кроха долго плакал, испугавшись уродливой, обожжённой морды наёмника, пришедшего на аудиенцию, тогда ему пообещали показать красоту. Слово короля нерушимо, посему побрели во тьму на вершину Гром-горы, тонули в белизне ноги владыки. Ожерельем обвились ручки вокруг шеи, пламенная головушка крутилась из стороны в сторону, мало что видел, но отчаянно старался запомнить всё. Упало уставшее тело в холода объятия, на плоском животе свечкой горящей тянулась рыжая макушка. Ухали птицы, далеко внизу подвывали ветру волки, и все звуки казались чужими, кружились завитками белые хлопья, оставались пойманные на варежках.

— Ложись на меня.

Ушлый худой, крепкий, словно камень, но тёплый, завернул охотно прильнувшего к нему мальчика в полы накидки, в коконе из рук и ткани уютно, хорошо, никто не страшен, ни одна обгорелая морда. Он чувствовал себя сокровищем, спрятанным от зла, через щель шкатулки смотрел на не такую уж и непроглядную тьму, как её описывали. Рыжик качался, словно на волнах в купальне — грудь великана вздымалась, не боялся упасть от качки, доверял безгранично, самозабвенно каждому слову. И не было никого, кто мог бы уберечь кроху, кто позаботился бы, кто показал бы красоту ночи после изматывающего дня, только наставник. Никогда не попрекал подарками, не говорил о возврате, в глазах ребёнка — герой из тени.

— Ушлый, когда ты рассыпал столько красивых горячих камешков, и как они оказались так высоко? — шептал Рыжик, протягивая ручку к небесам. Вечный Король посмеивался гулко, стиснув крепче в объятиях. Детская ладошка в переплетённой шерсте обхватила только два пальца, трясло сильнее — надо за что-то держаться. — Вот скоро вырасту, стану таким же большим, высоким-превысоким и верну их тебе.

— Не дотянешься, Зейн. Это звёзды, они слишком высоко. — Взметнулась длинная рука, тоже хватала пустой воздух, не доставая до манящих огней. — Видишь, я тоже не могу их коснуться, никому не дано этого сделать. Люблю я ночь, днём ярко, громко, думать мешает.