В нашем Комсомольском Драматическом Театре играла девочка Катя с красивой, почти французской, фамилией Лурье. Хоть сейчас на афишу: Катрин Лурье. Звучит? Но, кроме красивой фамилии, ничего красивого в ней не было. Может, душа, но кто её разглядит?
Либретто
Катя весила больше центнера, на короткой толстой шее, спрятавшейся за парой подбородков, сидела голова, как груша из сырого теста с пузырями. Её голубые глаза могли быть красивыми, но в них никто не смотрел. Уже в 15 лет девочка поняла, что её мечты не сбудутся. Поняла и смирилась.
Уныние и безнадёга паршивый катализатор для дружбы. На переменках она стояла где-нибудь под окном в центре пустого круга, уткнувшись в книгу. После школы, не поднимая глаз, брела домой мимо оживлённых групп одноклассников, никто не звал. Никто её не видел.
Пролог
Всё изменилось в тот день, когда в 10-классе к нам перевели несколько "вэшек". Среди них — актриса нашего театра Кристина. Она тоже классической красотой не блистала, зато занималась танцами и была огненно-рыжей. Все танцевальные партии в спектаклях были её, без вариантов.
Чёрт его знает, что пришло в её продуваемую всеми ветрами голову, но после первого школьного дня Крис догнала Катю и схватила за руку. Катя остановилась, удивлённо подняла глаза от асфальта. Перед ней стояла улыбающаяся рыжая девчонка, густо усыпанная веснушками.
— Сильно торопишься? — спросила Крис.
— Да... нет. — ответила осторожно Катя.
— Тогда пошли поболтаем, расскажешь: кто, что, как...
Кристина за локоть увлекла обалдевшую Катю к ближайшей скамейке.
С тех пор они стали подругами не разлей вода. Катя вначале относилась к Кристине с опаской. Она никак не могла понять причину внимания к своей никому не интересной личности. Всё ждала подвоха. Но потом расслабилась. В её жизни появилась отдушина: человек, с которым можно просто поговорить. Ей так этого не хватало.
На Кристину смотрели странно. С удивлением: Зачем ей это нужно? Может каверзу какую-нибудь задумала, и скоро поржём? Но близко никто к ним не подходил. Если дружишь с невидимкой, сама становишься невидимкой. Крис это не парило. Ей хватало общения на танцах и в театре. А Катя привыкла
Первый акт
Это Тамара Николаевна, наш режиссёр. Ядерный реактор с иерихонской трубой в теле маленькой женщины на седьмом десятке. Раз влетела в дверь, шмякнула папку с бумагами об стол:
— Ставим "Сильные чувства"! Что вылупились, неучи, не читали? Распределяю роли. Мельник, глазки мне не строй. В пролёте, как фанера над Парижем!
— Ну Таммара Николаевна, чего это? — пролетать я не хотел.
— Того что я так решила. Ты у меня пастор в "Противостоянии", его и репетируй. Остальных фашистов тоже касается!
Меня отстранили, но не выгнали, и на том спасибо. Сижу в углу впитываю происходящее. На роли в пьесе Ильфа и Петрова режиссёр ставит тех, кто не играет в нашей главной премьере этого года: в спектакле по мотивам "Трёхгрошовой оперы" Бертольда Брехта в театре имени Луначарского.
Все роли за пять минут распределила. Не увидела среди нас только Сегедилью Марковну. Ходит, жуёт губу. Остановилась покрутить пуговицу на рубашке у Лёхи. Лёха пухлый, как пластмассовый пупс с перетяжками на ручках.
— Алёша — ласково говорит ему Тамрико — У тебя такие пушистые ресницы... Похлопай глазками. Давай, мой хороший.
Лёха понимает, про что это задумчивое кручение. Он испуганно моргает, трясёт головой:
— Не-не-не, Тамара Николаевна, не надо мне... Пожалуйста... только не я
— Алексей, Алёшенька, сынок — вкрадчиво заглядывает ему в глаза Тамрико — Ты актёр или свистулька пластилиновая?
— Тамара Николаевна... Что угодно, только не это... — загнусил бедняга, понимая, что после роли Сегедильи жизни ему в школе не будет.
И тут на помощь товарищу приходит Крис:
— У меня есть Сегедилья что надо! Привести?
Перст Тамары Николаевны пронзает воздух:
— Веди!
Алёша с облегчением падает на стул.
Антракт
Катя мотает головой и часто моргает, точь в точь как пухлый Алёша полчаса назад.
— Ты, что, Крис, я не смогу. Я же не актриса.
— Сможешь! — уверенностью Кристины можно пробивать крепостные ворота. — Я знаю, что сможешь!
— Нет — уныло выдыхает Катя и садится на тахту. — Я если выйду на сцену умру со стыда. Прости, что подвела.
Крис изящным движением ставит стул спинкой вперёд, садится на него по-гусарски. Катя давит в себе завистливый вздох. Даже такое простое движение ей недоступно. Если б ей такое тело... Кристина разглядывает её лицо. пристально, не моргая. Катя смущается, опускает глаза.
— Так... Значит, ты до конца жизни хочешь ходить с глазами в пол? Шарахаться ото всех? Бояться, что тебя поднимут на смех? Пойми, чтобы не смеялись над тобой, надо заставить всех смеяться над твоей ролью. Понимаешь?
Катя не понимала. Она испытывала к Крис сложную смесь чувств: зависть, благодарность, восхищение, подростковую дружбу, которая крепче любви. Но сейчас ей хотелось, чтобы подруга ушла и оставила её одну.
— Кать, ты мне доверяешь?
После недолгой паузы, Катя тряхнула тяжёлой головой. Но глаза всё ещё буровили пол между толстых неуклюжих ног.
— Тогда ты пойдёшь со мной на репетицию, будешь играть, как... Наталья Крачковская. На Варлей ты пока не тянешь, прости.
Катя не сдержала нервный смешок.
— Видела, как играет Крачковская?
Крис спрыгнула со стула, прислонилась к косяку, стряхивая воображаемый пепел:
— Если бы я была вашей женой, я бы тоже ушла! — сказала она, копируя игривые интонации жены Бунши.
Катя восхищённо смотрела на подругу и улыбалась. Только глаза подозрительно блестели.
— Вот так ты сыграешь Сегедилью Марковну. Сыграешь круто, как последний раз в жизни. Ты взорвёшь зал. Пуххх! — изображает пальцами взрыв — Зрители будут ржать, как кони, я это точно знаю. Но... — Крис выдерживает мхатовскую паузу. — Запомни. Заруби себе на носу: они смеются не над тобой, а над твоим персонажем. Ты, настоящая, будешь внутри, и этот смех трогать тебя не будет. Тебя больше никогда не будет трогать чужой смех. Ты, ты! сама! будешь заставлять людей смеяться. Поняла? Тогда пошли, порвём их всех!
#7569 в Молодежная проза
#2544 в Подростковая проза
#15462 в Проза
#7059 в Современная проза
Отредактировано: 02.07.2023