Демон

Демон

Пролог

Я никогда тебя не оставлю. Всегда, всю жизнь буду рядом. Всегда-всегда. Правда.

Или хотя бы до самого конца. От первой строчки с сочным чмок в чернющий, как будто пиксельный нос. Только дыши. Только…

Едкий чернильный мрак то отпугивали долгие сны. Ещё чуть-чуть и она ступит в них безвозвратно. Правда, Джози? Легко совсем. Уже легко. То некто яростно, нежданно выдирал беззащитную, почти восковую полоску пространства, и из-под безличного плотного слоя прорывался к ней душистый, шепчущийся лес.

– Вставай. Ты вся заледенела.

Он шел следом, совершенно зебровая линия после живительных, знойных глотков воздуха. День за днем. Скорее всего, даже по расписанию. 5/2 – стандартный график обыкновенного россиянина, образцово-показательного мужа, такого же отца, приветливого самого ее клиента. А Джози… как же он его любил.

“Какая холодная”. “Ложись, вот так”. “Хорошая девочка”. “Знаешь, что я тебе принес?”

Никто ни за что его не заподозрит. Не подумает даже. Никто ее не найдет.

Громогласный стрекочущий день заперт теперь изнутри, на пике своей изумительной вечереющей сладости. Ребристо, как телефонное вибро, не смолкают сверчки. Внизу под ними ритмично заливается матрас, кругло выдавливающий на ее спине сине-розовые пружинные отметины.

Никто не найдет. Никто не поможет. Зато скоро кончится. Вялое, как спекшийся на жаре лист, тело ее только наполовину – досадное, бесполезное дополнение почти свободной душе. Вскрик, хлип, вкусные легкие слезы. “Какая-то ты сегодня тихая”, – ему явно не нравится.

Он больше не приносит с собой ни еду, ни жалкие пластиковые нольпяшки. Зачем? Уж не думаешь ли ты, что он тебя отсюда выпустит?

И тогда мы снова будем вместе. Правда, Джози? Как и раньше. Как и всегда. Всегда только ты и я. Просто забери меня уже к себе. Не верю я, что у собак отдельно какой-то рай. Я так ужасно соскучилась. Снова, еще бы хоть раз тебя погладить.

Не верю всё-таки, что тебя нет. Бархатного, как ночь, черного, от кончика треугольного уха моего. Приди за мной. Пожалуйста. Мне уже совсем недолго осталось.

Смерть, увы, слышала слишком много молитв.

– Помоги мне, Джо. Я больше не могу – не могу…

Вдруг то ли в непроходимой теперь мути внутри, то ли в безразличной тьме шелохнулось что-то и знакомо, влажно проелозило носом по ее лодыжке.

1

– Доберман – очень дорогая собака, – уведомила Соня. – Да и не справишься ты с ней одна.

– Они же бойцовые, – добавила Оля.

– Бойцовские, а не бойцовые, – поправила Леся. – И доберманы нет. Они собаки-компаньоны и охранники. Они не участвовали в боях.

– Вот будет он огромный. И как он тебя будет слушаться?

Бесполезный такой женский консилиум, когда всё упрямо решено и обжалованию не подлежит.

– Будет.

– Послушай, что я, мать говорю, – продолжала Соня. – Мужик новый тебе нужен, а не собака.

Разошлись совершенно по-сказочному, на трехлапом молчаливом перекрестке. Оля спешила подготовиться к какой-то онлайн-конференции по SMS, MMS, SMM – что-то на иностранном, Соня – в гипер – традиционно кошачья переругивающаяся толпа мамочек – объявившей еженедельную акцию на подгузники, а Леся… Леся никуда не спешила. Прогуливалась неторопливо рука об руку с весной. Та так беззаботно и чисто затекала в легкие, что даже оттаявшая провинциальная разруха будто бы тоже верила в лучшее.

Может, они и правы были, девчонки. Все болезни лечатся любовью. По крайней мере, в мире голливудских мелодрам.

Давайте оставим героев в блаженном тет-а-тет с розовым закатом. Красивых и молодых, чтобы встретить их потом на обложке Vogue. А варит борщи и шоркает поношенные, в противных катышках носки пусть кто-то другой. Кто-то вроде нее.

Дубль. Камера. Мотор. Ныне развернутая полностью кинолента ее брака дала совершенно механический сбой, где запечатлелся один и тот же день. Работать, готовить ужин, пылесосить. Работать, тащить два припухлых от еды пакета на пятый, “Лесь, рубашку мне завтра погладь”, чистить картошку на суп. Не идти – лететь от палат к операционной, на автобусе домой, готовить ужин. Тасуйте эту композицию в любом порядке – всё равно получится сплошной и кромешный ад. В нем, впрочем, она целых 3 года мнила себя счастливой.

– Стабильность, гарантированные выплаты, официальное трудоустройство и…, – продолжите сами.

– Моя жена не будет работать в пункте выдачи, – отрубил он.

К счастью, эту страшную хворь давно вылечила заламинированная зелёная бумажка.

Работала и ничего, второй год. Не плутала больше во снах по всегда убийственно холодным, задыхающимся от хлорки больничным лабиринтам, не натирала ноги, натруженные, синющие, смягчающей мазью, не нащупала профессионально – и все равно мерзко до мурашек – что-то в нагромождении и так исколотых вен. И ради чего? Чтобы на беленьком расчетнике вывели 27 600?

Читать “К себе нежно” или Акунина между клиентами. Сметать сахарно-вишневые шапки захваченного чизкейка – ммм. Очень высокая и субтильная – идеальный анатомический экземпляр – Леся по-ребячески радовалась двум вскользь затесавшимся килограмам.

Счастье – мера, которую задаешь сам. И тогда, в предобеденном затишье атакуемого солнцем пункта, с перемазанной джемом ложкой, его было хоть на целую жизнь.

Позже, правда, залетела тучка бывшей одноклассницы. Разорвалась, как дождем, мелким-мелким: “А ты универ так и не закончила?”, “И что? Долго здесь работать собираешься?” “Соня-то родила. А ты не хочешь?.. В смысле развелась?” И уплыла, торопливая, полноватая – будто только-только вышла из того самого дня, где они дремали за соседними партами – в свою как-то даже воспрявшую, скрашенную чужими неудачами жизнь. А ведь не так-то у нее всё плохо. И что, что малость поднабрала? Вот у Леськи-то всё гораздо хуже.

Когда под гостьей взбрыкнула подтаявшая скользкая лестница, у Леси всё стало прямо-таки совсем хорошо. Дальше друг за дружкой посыпались обеденные студенты, запыханные бабулечки, послерабочие, поминутно сменяемые лица. Пик. Пик. Вспышка. Тишина. После говорливого потока – только коричневые разводы ботинок на плитке.