День середины лета

Назад, к прошлому

Мамина нелюбовь к тётушке Маргаретте оказалась настолько сильна, что даже весть о её кончине не вызвала у неё в голосе и нотки печали, только раздражение:

- Оставила тебе дом и целую кучу старья вместе с ним? Ох, во что она тебя опять втянула? После того случая я надеялась, что она, наконец, отстанет от тебя, и дурацкими поздравительными писульками всё и ограничится. И вот на тебе.

Как будто тётушка Маргаретта даже умерла ей назло…

- Мама, о чём ты? – спросила Анна, не веря своим ушам.

- Не хочу, чтобы ты туда ехала. Пообещай, что не задержишься там! Не дольше, чем на неделю, а не то я сама за тобой приеду!

Мама нечасто выражала беспокойство так прямо, в её духе было скорее развести бестолковую суету для прикрытия, поэтому Анна не нашлась, что сказать, кроме послушного:

- Хорошо, мам, обещаю.

Разговор вышел рваный, скомканный, и Анна так ничего и не поняла, только ещё сильнее распереживалась. А ещё подумала: о каком таком случае вдруг вспомнила мама?

Тем летом ничего странного и неожиданного не случалось. Ведь так?..

Это было слишком давно, чтобы хранить в памяти мелкие подробности, но вот что Анна помнила действительно хорошо: сразу после возвращения домой мама повела себя очень странно. Сама позвонила в Миддлстоун и долго кричала в трубку. Анна тайком подслушивала по параллельной линии и как наяву представляла дрожащие губы тётушки Маргаретты, когда та умоляла:

- Дорис, не совершай ошибку!

Это было так страшно, что Анне пришлось положить телефон и даже зажать уши ладонями, но жалкий голос ещё долго не шёл из головы.

И всё, больше в Миддлстоун Анна не ездила, а лето с тех пор проводила с кузинами Роуз и Крошкой Молли, или с родителями – у моря. И это длилось так долго, что она совсем позабыла и про тётушку, и про её необыкновенный дом, и про розы. Позабыла сухое лето, пропахшее травами и корицей, выпечкой и старым, пыльным чердаком, пока оно окончательно не превратилось в точку на полотне памяти, которая давала о себе знать, только когда приходило очередное письмо:
«Дорогая моя, любимая Нана…»

Анна всё забыла, но не тётушка Маргаретта.

Ей даже не пришлось раздумывать, ехать или нет. Уже через полчаса после прочтения письма, которое теперь хранилось у Анны в кармане джинсов, Фанни заказала через интернет билет на самолёт, и путь по старому маршруту начался. И собираться не потребовалось: назавтра Анна должна была отправиться к морю с друзьями, поэтому чемодан уже был готов. Она только вынула купальник и пляжные принадлежности, а вместо них упаковала парочку новых альбомов, чтобы было чем занять себя в дороге.

Фанни только успела посетовать на прощание:

- Как грустно, что ты не едешь с нами. Каникулы без тебя будут не те.
И всё, сначала самолёт, теперь поезд, а впереди ещё часовая прогулка по просёлочной дороге под успокаивающее покачивание высоких трав и стрекотание невидимых кузнечиков. С каждой милей время будто отматывалось назад, и дни, прожитые с того памятного, последнего лета, испарялись, будто их и не было.

Анна всегда считала, что Миддлстоун находится на самом краю мира, несмотря на то, что уроки по географии никогда не прогуливала. Просто он был таким крохотным, что его даже на карты-то не всегда наносили. Жизнь в нём застряла где-то посередине между прошлым веком и нынешним, и даже железнодорожное сообщение добралось до него всего каких-то пятнадцать-двадцать лет назад. Новенький скоростной поезд врывался в тихий край, словно через временной разлом, и даже пах совершенно по-иному – металлом и ещё чем-то чужим и беспокойным.

Мама обычно предпочитала высадить Анну на небольшой станции посреди поля, не выходя из вагона. Она бодро махала Анне рукой из окна, а тётушку Маргаретту приветствовала лишь кивком, и со спокойной совестью отправлялась по кругу обратно – туда, где всё менялось, шумело, непрерывно двигалось и не напоминало застойный пруд. Для Анны же Миддлстоун был совсем другим: не деревенским захолустьем, а волшебной страной, словно сошедшей со страниц книг.

Дом у тётушки Маргаретты был необыкновенный. В два этажа, из белого, потрескавшегося камня. Он утопал среди розовых кустов и представлялся Анне спрятанной от глаз пещерой сокровищ. Переступая его порог, никогда нельзя было предугадать, какой сюрприз он преподнесёт на этот раз. В ящике комода под ворохом накрахмаленных платков можно было вдруг обнаружить павлинье перо, а в сахарнице, где только что ничего не было, кроме пары кусков сахара, - стеклянный шарик. Однажды Анна заглянула на верхнюю полку книжного шкафа и там, на книгах, увидела гнездо, в котором лежали крохотные яйца в голубую крапинку.

- Не трогай их, Нана, - сказала тётушка Маргаретта и, мягко отодвинув Анну, прикрыла дверцы так, чтобы оставался зазор. – Если ты прикоснёшься к яйцам, мать к ним не вернётся, и птенцы погибнут.

И Анна не трогала, но иногда, когда тётушка бывала занята в кухне или в саду, приникала ухом к щели, пытаясь услышать тоненький писк. Почему-то ей казалось, что в яйцах никакие не птенцы, а самые настоящие драконы, только очень-очень маленькие. Иначе почему некоторые книжки, которые тётушка Маргаретта доставала к вечернему чтению, были в подпалинах?.

А как-то раз под розовым кустом Анна встретила мальчишку с всклокоченными тёмными волосами. Он обдирал цветы и рассовывал лепестки по карманам, а при виде Анны так подпрыгнул, что стукнулся лбом о скрытый ветвями забор.

- Что уставилась? – потирая ушиб, буркнул он.

- Это наши цветы, зачем ты их портишь? – спросила Анна, ничуть не испугавшись. Для опасного вора этот мальчик был лишком мелким и тощим, не больше неё самой.

- А тебе жалко? – вскинулся он, словно маленький боевой петушок. – Вон сколько тут кустов, ты их солить будешь? Всё равно же отцветут. А мне… надо.

Это была Королевская белая роза – самая красивая в саду. Бутоны её были похожи на колокольчик: чуть пушились на кончиках лепестков. А уж какой запах стоял, когда к вечеру цветы раскрывались, - хоть бери ложку и ешь, как какой-то диковинный десерт.

Сама не зная зачем, Анна быстро оглянулась на дом, чтобы посмотреть, не выглядывает ли из окна тётушка Маргаретта, а затем быстро сказала мальчику:

- Бери, сколько нужно, только сперва признавайся – что ты с ними будешь делать? Не бойся, я никому не проболтаюсь.

- Не врёшь? – нахмурился мальчик и посмотрел на неё прищуренным глазом, будто через невидимое стёклышко. – Хочу поймать кое-кого. Сможешь, как тётка спать ляжет, смыться ненадолго?..

Это случилось быстро, как вспышка молнии: воспоминание вдруг стало видимым и ярким, и Анна готова была поклясться, что даже успела почувствовать запах роз, как вдруг всё снова погасло. Остались только звенящая пустота, сквозь которую едва-едва прорывался стук колёс, да дрожь в пальцах, сжимающих карандаш.

- С вами всё в порядке? – спросила сидящая напротив женщина, оторвавшись от чтения книги. – Вы неожиданно побледнели.

Анна кивнула и поспешно отвернулась к окну, за которым пёстрый городской пейзаж уже давно сменился кривой кромкой проплывающих мимо деревьев. Понемногу всё успокоилось, а о мелькнувшем перед глазами воспоминании напоминал только зигзаг, оставленный карандашом поверх незаконченного рисунка в альбоме. Да ещё вопросы, много, много вопросов.

Что это было? Мираж? Галлюцинация? Ещё никогда картины прошлого не вставали перед глазами так ясно. Одно дело припоминать тут или иную подробность, разглядывая её в отдалении, а другое – столкнуться с ней нос к носу. Так вообще бывает?

И что это за мальчик ей привиделся? В Миддлстоуне она никогда не встречала никого, младше Поппи Картрайт из бакалейной лавки, а ей уже в те времена было хорошо за сорок. Она и по имени-то разрешила себя называть, потому что рядом с Анной чувствовала себя снова молодой. Тётушка Маргаретта всегда говорила, что жизнь Миддлстоуна плавно подходит к концу, и через каких-то пару десятков лет о нём будет напоминать только название на железнодорожной станции, и то – пока табличку не съест ржавчина. Откуда там взяться какому-то мальчику?..

Анна перевернула испорченную страницу и попыталась набросать парой линий дом тётушки Маргаретты – он запомнился ей низеньким, как сгорбившийся старичок, с покосившейся набок трубой и окнами, выходящими в сад…

- А почему именно эта? Тут полно других роз.

- Ты что, совсем глупая? – Он фыркнул, обнажив в короткой усмешке отсутствующий передний зуб. – Она ж заговорённая, это все знают.

- Что? – Анне не хотелось переспрашивать, но уж слишком странные вещи он говорил. Заговорённая роза – что это вообще значит?

- Ну, ты точно… - он не стал продолжать, но Анна всё равно насупилась. Тогда он шумно вздохнул и понизил тон, будто их могли подслушивать: – Я думал, ты тоже из этих, как твоя тётка, а ты, значит, другая… Обычная.

Анна не успела спросить, каких таких «этих», он и сам сказал, уже шёпотом:

- Ну, ведьма.

Вот, опять. Карандаш криво чиркнул, и фасад с двумя окнами на первом этаже и одним, широким, на втором пересекла уродливая трещина. Да что это делается? Анна закрыла альбом и спрятала карандаш в чехол подальше, а руки скрестила на груди, будто замёрзла. Да, в самом начале июля.

Женщины с книгой напротив уже не было, да и в целом в вагоне значительно поредело, поэтому Анна смогла без боязни привлечь к себе внимание погрузиться в странные, тревожные размышления.

Сейчас она совершенно точно могла сказать, что мальчик был. Она могла бы с лёгкостью изобразить на бумаге его не по-мальчишечьи широкие ладони с квадратными пальцами и обкусанными ногтями. А сутулую фигуру, когда он, прошмыгнув в дыру в заборе, умчался вверх по улице к старому особняку Олбрайтов, видела и сейчас, где-то на обратной стороне век. Он не мог быть выдумкой, или она прямо сейчас начала сходить с ума.

Как же его звали?..

В тот вечер Анна действительно дождалась, пока тётушка Маргаретта, прочитает, как обычно, пару страниц из толстой скучной книжки, без картинок, с затёртым корешком, так что не разобрать названия, и выбралась через окно на улицу. Быть может, ей и было страшно впервые сбегать из дома, да ещё с каким-то незнакомым мальчиком, но точно было страшно интересно: узнать побольше про заговорённые цветы, про ведьм, а самое главное – кого же можно поймать на лепестки Королевской белой розы.

Если он и врал, то делал это мастерски, вдохновенно:

- Тётка твоя ведьма, это все знают. Спроси кого хочешь: и старую Бабиану Стивенс, и миссис Ларкин с почты. На счёт метлы не знаю, а заклинания всякие она знает будь здоров. Однажды заговорила бешеного пса, и он остановился всего в шаге от миссис Ларкин. И так и стоял столбом, пока старик Ларкин не пристрелил…

- Кого?

- Да пса, конечно же… А если болячка какая – все за настойкой идут…

- К кому? К миссис Ларкин?

- Дура ты, к тётке твоей.

- Нет у неё никаких настоек. Думаешь, я бы не заметила? В погребе есть яблочный сидр, а то, что тётушка Маргаретта по утрам пьёт – то самый обычный чай, даже без добавок. Она его в лавке покупает.

- Так она тебе и покажет запросто. Ты ж кто, обычная девчонка.

- Я её племянница, так что побольше твоего видела.

- Как же, как же… А что, в погреб тайком лазила? Там есть что-нибудь интересное?

- Только попробуй, хватит с тебя роз… Да и нет там ничего. Просто бутылки разные да банки с джемом.

- Что я тебе, хулиган какой?

- А кто? Вон куст целый ободрал. А это, между прочим, очень ценный сорт. Тётушка Маргаретта им очень дорожит.

- А то, я ж говорю – заговорённые это цветы…

- Что ты всё заладил, как попугай. Быстро объясни, а то я с места не сдвинусь! – Анна остановилась как вкопанная посреди заднего двора Бартонии Дот и даже топнула ногой от нахлынувшего раздражения.

Мальчишка тут же, ничуть не церемонясь, дёрнул её за шкирку, увлекая в тень от забора:

- Тише ты, дура! – шикнул он и показал в сторону дома: там, в окне маячила кучерявая, как у барашка, седая шевелюра хозяйки. – Заметит – нам обоим крышка.

- Не расскажешь, я так закричу, мало не покажется. – Анна и сама удивилась, как ловко у неё получилось пригрозить. Обычно она была той ещё тихоней, но первое ночное приключение, такое опасное и почти совсем взрослое, словно превратило её в кого-то другого. – Я жду, - требовательно добавила она.

Мальчишка немного посопел, а потом всё-таки отпустил ворот её рубашки и сказал:

- Заговорённые – значит, на них наложили колдовство, что непонятного? Если развеять лепестки с ночным ветром и подумать о ком-то, кого хочешь увидеть, он появится, где бы ни был. Так говорит старая Бабиана…

- У твоей старой Бабианы мозги, как у бабуина, - в сердцах воскликнула Анна, ничуть не опасаясь, что их могут заметить. – Я-то думала, ты дело говоришь, а оказалось так, глупые сказки. Не бывает таких роз, и колдовства тоже, и ведьм. Все вы тут спятили со своими фантазиями.

Глаза мальчишки недобро сверкнули в темноте. Видимо, сильно обиделся.

- Вру, да? – горячо зашептал он и сунул в ладонь ей россыпь чего-то мягкого, бархатистого, чуть влажного. – А это тогда что?

Анна с удивлением уставилась на лепестки Королевской белой розы – совершенные до каждого изгиба, прохладные, как льдинки, свежие, будто только-только сорванные с куста.

- Но они же…

- Не вянут, да.

- Так не бывает!

«Не бывает…» - это Анна подумала и сейчас, выплывая из нахлынувшей грёзы медленно, будто подхваченная волной. Не бывает таких вот невероятных, чётких видений, похожих на фильм, прокрученный перед глазами без помощи всякого экрана. Даже на ладони осталось ощущение холодка, как будто она только что высунула руку из морозильной камеры. Дальше, правда, воспоминания обрывались, и как ни старалась Анна вызвать из памяти продолжение, больше являться ей не хотели. Но и увиденного хватило, чтобы почти до самого Миддлстоуна пребывать в замешательстве.