Дерево-Николай

Дерево-Николай

  Посвящается Тамрико

  А того, что его родители жили именно в этом доме, вернее, в старой времянке, которая стояла когда-то в глубине двора, отмечая собой границу огорода, Николай не знал.

  Дом купить помогли тесть с тёщей. Вернее, тёща с тестем. Потому что у молодых, только вот расписались, откуда деньги-то. Хотя - были.

  По вечерам, выкуривая последнюю сигарету на любимом своём месте, в дальнем углу двора, откуда частью виден был и парадный вход с большими воротами, и еле различимые в темноте грядки огорода (не подозревая, что старый мощный табурет стоит ровно на том же месте, где когда-то царила самодельная низкая тахта с ватным матрасом, на которой его, Кольку, зачинали родители: невысокий Петруха и жена его - длинная в шее и руках молчаливая Галя), Николай думал об этом часто, продолжая спорить, нет, ругаться с нелюбимым тестем и ненавидимой тёщей. Были деньги. А то и не стал бы с Иркой всякие планы строить. Хотя...

  Он вминал окурок в консервную банку, и худые, как у мальчика, плечи поднимались, отмечая мысли, сейчас - недоумевающие, но сразу же резкое лицо кривила привычная от повторений улыбка.

  Ежели бы не было их, этих на северах заработанных денег, то и с Иркой не вышел бы казус. И жениться тогда не пришлось бы. Но чего уж, вышло и вышло, успокаивала его рука, тыкая банку под свешенные ветки смородины, что укрывали собой столик. И глаза, впоследне перед отходом ко сну осматривая своё, такое в каждой мелочи самим сделанное, успокаивали тоже. Ну, мало ли, Ирка. Зато вон какой дом. И двор. И огород. И хорошо, что смолоду совсем, сил было много, а если б на десяток-полтора позже, как и думал, чтоб нагуляться, может, поехать ещё куда, посмотреть мир, то и был бы, как слева Палпалыч: весну-лето проколупается, зимой в больничке, со спиной да с грыжей своей.

  В будку туалета шёл наизусть, каждой ногой зная, где выщерблена на дорожке кирпичная кладка и где корни шелковицы приподнимают старый кирпич, вколоченный в глину. И после, на крыльце, оглядывал своё царство снова, будто напоминая себе о том, что вот оно, не зря жил и не зря пахал.

  Ритуал этот и раньше был, ещё до того, как Николай место своей последней сигареты поменял. Это его Ирка и засекла утром, не поворачиваясь от длинного стола на веранде, спросила, а голос съедался стуком ножа, будто его тоже режут мелкими кружочками и бросят в кипящий борщ:

  - А чего ж не торчишь у ворот-то? Ночью. Что, как уехала твоя краля, неинтересно стало, да?

  - Какая краля? - возмущенно-ноющим голосом, который должен был подчеркнуть презрительную насмешку над подозрениями жены. - Ты что мелешь? Краа-аля. Ты...

  Нож обрушился на толстую доску, отсекая несказанное. И застучал, мешая словам.

  - Тьфу ты, - сказал Николай в широкую спину, обтянутую линялым халатом с рваной подмышкой.

  Развернулся и пошёл на крыльцо. А нож на веранде стучать перестал, и теперь во двор неслись освобождённые его плевком вопли:

  - Плюёт он! А я тебе тоже - тьфу! Нашёлся, прынц сиреневый. Что? Скажешь, не было ничего, да?

  Дальше Ирка мерно, как тем самым ножом, перечисляла все накопленные за годы слова, обращённые к неверному мужу. А Николай, жалея, что, когда выскочил, не захлопнул дверей, теперь уже возвращаться стыдно, прошёл через двор по диагонали, туда, к смородине, выкопал из-под веток вонючую банку - вечно забывал вовремя вытряхивать. И под крики жены, переполняющие сумрак под виноградными листьями, кивнул, делая первую затяжку, а ведь права. Раньше каждый вечер курил снаружи, на лавке у каменного забора. Или внутри становился на ящик, чтоб на закраину локти упереть. Здоровался с соседями, смотрел на машины, к кому приехали, зачем, кто вышел. Ну, окна напротив в домах, да, знал, кто, где и почему все горят ярко или вот молчит вечерами дом. Паланчуки снова вместе гуляют, пока паланчат сплавили в пионерлагерь. Свет позажигают кругом, потом орать начнут, Ирка ещё ангел, Паланчучка ночью посуду на улицу кидает. Утром ходит с метлой и ведром, огрызается на соседские подначки.

  А темно рядом - это значит, Танька Левиха в кабак усвистала с очередным горбоносым. Вот любит она их, и чем чернее, тем раньше Танька его в койку. У Таньки скандалов не бывает, баба аккуратная, и дом держит в порядке. Такой современный он у неё. Денег не жалеет, сама ну только полить грядки да ягоды собрать. На остальное нанимает: то алкаша - вскопать, то девочку с бурсы - белить там, красить.

  ...Тёмные окна, уже к ночи приедет Левиха на тачке, выйдут вдвоём и зажжётся свет в узком окне, неровный такой. Свечка, значит, в спальне. Ясно, чего там у них.

  Но Ирка ему не Левиху шьёт. Это по диагонали, в сером приземистом доме под шубой, к хозяйке, Марине Петровне, младшая сестра приезжала. Здоровье поправить. У неё квартира в Питере, но там климат плохой, вот Марина её и притащила силком, фрукты всякие, овощи со своего огорода.

  Да. Так вот. Только главной причины Ирка не знает и понять никогда не поймёт. А то, что одно и то же время прошло с тех её криков про кралю, совпало так. Бывает в жизни: уж совпадёт, так совпадёт.

  Нынешним вечером, сидя на табурете, том самом, что семь лет назад приволочил и у столика в углу поставил, Николай привычно затушил в банке окурок. Но в дом не пошёл. Миновал мигающие телевизором окна, взялся рукой за холодный барашек калиточной ручки. Вышел на безлюдную улицу, тёмную, с редкими фонарями, и ещё мелькали медленные фары на перекрёстке, где шоссе в сторону центра. И встал, сунув в карманы кулаки и задирая голову к тёмным на светлеющем ночной зарей небе веткам.

  - Ну? - сказал шёпотом изрезанному чёрными шрамами стволу, путанице ветвей, устремленных вверх. - Стоишь? А вот недолго тебе уже. Завтра и всё.

  У соседей через двор гремела посуда, и кто-то, надсаживаясь, празднично кричал, в ответ нестройно кричали гости, видимо, чокались и пили. Напротив мерно лаял пёс, волоча цепь по проволоке. А старый тополь стоял молча, огромный, все свои ветки уставив в небо, ни одной в сторону.