Дети Прометея

Глава 1.

Шел третий день её наказания. Ручии было запрещено не то, что на улицу выходить - покидать комнату. На табуретке стоял железный поднос с едой, которую ужасно хотелось съесть, но внутри у девушки горел сердитый протест. «Голодовка!».

    Она не удержала свою голодовку вчера и позавчера, но сегодня, Ручия Руда была уверена, вытерпит. От кого-то девчонка слышала, что не есть трудно только первые три дня, потом забываешь, что такое голод. Так что нужно просто взять себя в руки, и отвернуться от подноса, тем более, что куриная нога уже не источает духмяного пара, да и картошка больше не блестит масленым жёлтым боком: остыла и поблёкла.

    Ручия мужественно повернулась к тарелке спиной. Пару минут девушка беспамятно жевала губами длинную, вытянутую из узла на затылке, рыжую прядь волос, и смотрела в окно. Дарко и Томаш - виновники её заключения, не рисковали подойти близко к дому, предпочитая рябить по улице напротив, каждые пару часов бросая взгляды в окна дома. Ручия выхватила взглядом две фигуры: одну повыше, другую пониже, слишком долго рассматривавших и ковырявших копыто захромавшей лошади. Оба брата то и дело зыркали в сторону окна.

    Бледное лицо девушки в окне светилось луной; Дарко, по старшинству он был повыше, вытянулся струной, угадывая силуэт подруги. Ручия тут же спряталась за оконную раму: по правде, она и сама не знала, зачем так сделала, но где-то в животе зародился щекотный смех.

    Вечер сентября, когда листва уже жёлтая, но еще держится на ветках, рябит огненными кронами; Кленовые леса горят без пламени, и Ручии было бы проще простого затеряться в любой роще с её цветом волос… если бы она могла туда ходить.

    Девушка сжала в руке блестящую брошку-птичку с внимательным жёлтым глазком: точно такая же, только повернутая в другую сторону, приколота к одной стороне воротника тяжелой шерстяной накидки. Парные брошки соединялись между собой двумя тонкими цепочками: звенья были разогнуты, цепочки порваны. Такие маленькие птицы иногда садились на окно, чирикали между собой звонко и остро, не замечая обитательницы комнаты. Синегорлые варакушки: голосистые, чуть меньше воробьёв; у живых птиц глаза блестели чёрными бусинками, а на брошках золотились янтарём. Иногда Ручия открывала окно и насыпала на раму крошки хлеба или крупу, и наблюдала, как птички пугливо подхватывали пищу, пружинили на тонких лапках, готовые в мгновение упорхнуть.

— Починишь их? — в двери стоял брат. Он был высок, едва не касался макушкой дверного косяка, во всяком случае, светлые пасмы волос доставали до перекладины.

— Сломала инструмент, — Ручия взяла с подоконника небольшие острогубцы: деревянная ручка дала трещину и сквозь отполированное пальцами дерево стало видно железный сердечник. Игнат бросил взгляд в коридор: не идут ли родители, и быстро прошёл в комнату сестры. Он взял инструмент, пару раз открыл и закрыл, убеждаясь, что при надавливании трещина расходится сильнее.

— Отнесу Луке, он сделает новую рукоять. Скоро станет холодно, накидку Снежке надо бы отдать. — Игнат помолчал и потемнел лицом.  -- Что у тебя в голове? Всю жизнь мы бережём тебя, чтобы ты не слегла в очередной раз в постель, и каждый раз боимся, что очередная хворь убьёт тебя! Кажется, в твоих венах течёт вода, жидкая, как ручей, чьё имя тебе дали; ты хрупкая, как мушиное крылышко. Что с тобой стало в этом году? С самой весны выкидываешь одну за другой причуды: то увязалась за матерью на рынок, то с собаками обниматься полезла… Теперь вот ночью купаться вздумала. И с кем!

— Они не знают, что мне нельзя! — воспротивилась Ручия шёпотом, вскочила с постели и смело взглянула брату в глаза.

— Всё они знают, — перебил её Игнат, — знают, но все равно потащили тебя с собой. А тебя только пальцем помани. Осень пришла, купаются только сумасшедшие! Что ты хотела доказать?

— Не учи меня жить, малой, — девушка сложила руки на груди так же, как брат.

— Ты сама как малая, — вдруг смягчился в голосе юноша.

    Ручия отвернула от него лицо, стоя камнем. Игнат обнял её за плечи, и оказалось, что он совсем не выше сестры: только пушистые волосы на макушке стоят репейником, и добавляют ему роста.  Но мальчишки растут быстрее девчонок, и вот младший брат-погодка теперь шире в плечах, сильнее и строже. 

— Иди, пока мать не увидела. Опять орать будет, что заразу принесёшь, — отстранилась Ручия, всё ещё не глядя на брата.

— Щёки красные, — голос Игната дрогнул, взгляд заметался по лицу Ручии. — Всё твоё купание... -- Юноша быстро приложил тыльную сторону пальцев ко лбу сестры. -- У тебя начинается жар, ты заболела!

— Ничего у меня не начинается, отстань, — девушка рывком сбросила руку брата, но спрятать нездоровые красные пятна на привычно бледной, усыпанной тёмными веснушками, бескровной коже было невозможно.

— Я за мамой, — убито проговорил Игнат, и быстро пошел к двери.

— Не надо, Игнат, стой! — Ручия в смятении схватила его за руки, стараясь задержать, но парень твердо сбросил тонкие пальцы сестры и вылетел из комнаты. — Игнат! — крикнула девушка ему вслед, и у неё задрожали губы.

    Девушка прижала ко рту ладонь, унимая дрожь, сжимая во второй руке латунную птичку так сильно, что пальцам стало больно. Острое крыло впилось в подушечку, и Ручия вся сосредоточилась на этой боли, давя всё сильнее, пока было терпимо. Это отрезвило её, собрало внезапный озноб в одной точке руки: там, куда впивалось жёлтое металлическое крылышко.

    Послышались две пары торопливых шагов: Игнат привёл мать. Внезапный порыв заставил Ручию резво захлопнуть перед ними дверь и подпереть её спиной.