Дети Прометея

Глава 3. Грегор.

Мальчишка, бегущий прочь от серой пепельной грязи, брел, давно забыв, куда. Он не разбирал дороги, ноги путались в отвалившихся с деревьев ветках. Ему бы настичь смерть, но она убежала прочь, хохотнув напоследок. Под её белой хламидой на сухом теле тлели угли. В скрипучих суставах звучал скрежет проваливающихся крыш. Белая стерва принесла в парусах надежду, а на самом деле — горький полынный ветер.
    И лишь его одного не тронула, только, играя, провела костлявым пальцем у локона на виске: там, где рана была особенно глубока. Но гораздо глубже был укол в душу, который нанесли незваные гости. Ничего хуже нет, когда рвут доверие на лохмотья.

***

    Меркливар, или Меркл, как привычно называли слякотный прибрежный городок, стоял удачно: тот, кто придумал поставить здесь дом первым, был рассудителен и практичен. С трех сторон это место закрывалось от ветров: перевалом диких гор с севера, густым лесом, закрывшим собой русло исчезнувшей реки — с запада, и холмами с юга. На восток открывалось море, источник пищи и достатка. Торговля тут не сказать чтоб была очень бойкой, но у здешних берегов водилась редкая рыба лускарь, а дно было богато моллюсками. Почвы не растили на себе ничего, кроме яблонь, хлеба, которого хватало едва, и крапивы. Так что в обмен на уловы меркловских рыбаков и крапивные рубахи местных умелиц им привозили фрукты, мясо и посевные культуры, которые раз за разом не приживались тут из-за погоды и скудной почвы.

    Через время из Меркла привезли перламутровые резные гребни, и бусы из рыбьих костей, которые тонкостью своего кружева походили на морскую пену. Умелец на весь город был один, да и того кликали русалкиным сыном, невесть откуда взялся. Будто бы, из пещер под водой сбежал на берег, не вытерпел сотен сестёр. Издавна известно, что у русалок и берегинь только дочери рождаются, да и те красотой не блещут. А зеленые, бутылочного стекла глаза, молчаливого Луки девок манили, как вечерняя роса влекла пушистых ночных бражников. 
    
    Откуда взять больше выдумок, досказок и ревнивых догадок, как не от женщин? Да никто уж не узнает, какая первой сболтнула про русалкиного сына.

    Мол, кто ж еще его научил из рыбьих позвонков бусы делать, да сети так искусно плести? Да и не смотрит он совсем на девчонок, которые вокруг его дома, как лебеди ходят, в окна заглядывают, глупости спрашивают…
    
    Так вот, однажды корабли перестали приходить. Неделя-другая, доходили слухи о сложном пути по морю, о ледниках, доплывших до местных берегов, пока, наконец, не появился один-единственный корабль.
    
    Когда мореходы спускали на берег груженые бочки и сбитые ящики, они словно торопились поскорее снести их на землю. К одной из бочек, морща нос, принюхивался сын Мясничихи, полувзрослый парень с белесыми бровями, которых будто нет, и не раз ломанным носом-репой. Затем он вдруг отпрянул, не надолго отбежал, и вернулся с кривым кожевенным ножом, которым снимали со шкур остатки жира. Парень в три удара сбил укупоренную крышку, и с усилием пихнул бочку ногой, так, чтобы та рухнула на бок и рассыпала свой груз по земле.

— Эва что, — медленно сказал кто-то в толпе, глядя на мятые, с коричневыми пятнами и мелкими белыми червяками груши. Теперь уже до всех донесся сладкий запах медовой гнили и подбродивших фруктов.

— Это что ж такое, — вылез вперед мужичок, подпоясанный витой веревкой, - нештоль так долго плыли? Это только свиньям на корм перед убоем, чтоб захмелели да не дрыгались.

    Пара матросов дернула усами, другие будто бы даже не услышали. На берег продолжали сгружать, а скорее, бросать ящики и бочки, мешки, от которых разлеталась мелкая хлебная моль. Горожане, онемев, смотрели на это.
    
    От негустой толчеи отделился в компанию к белобрысому мясничихиному отроку ещё один, чуть постарше, потемнее волосами. Парень явно много времени проводил у моря: тело было затемнено привычным солнцем, лицо усыпано рябинками вперемесь с конопушками. К ногам парня выкатилась безродная собака, принюхалась к воздуху, громко чихнула.

    Парень долго думать не стал, он пошёл сразу к тому моряку, который у строп стоял и руководил разгрузкой. Перед рябым сразу шагнул другой матрос, вонючий и небритый. Когда он заговорил, стало видно, что двух зубов с одной стороны у него нет.

— Тебе чего, малёх?

— К капитану пустите, — он попытался обойти матроса, но тот придержал парня за плечо, дальше себя пройти не дал.

— У меня спрашивай, — и смердящий моряк сплюнул под ноги парню сквозь дырку на месте зубов. Юноша твёрдо взглянул через его плечо на капитана, тому и дела не было, он едва на парня глянул.

— Вы порченое привезли, — кивнул юноша на очередной ящик, от которого явственно тянуло тухлятиной. Ящиком немедленно заинтересовались бродячие собаки, какая-то смелая псина принялась скрести угол лапой.

— А что нам, с собой это возить? Или в море бросить, как жертву Морскому Царю? Так он не примет,

— усмехнулся матрос, и отстранил юнца одной рукой, давая понять, что больше с ним разговаривать не намерен.

— А мы, значит, примем? — звонко крикнул парень в спину мужику, и его жилистые, натруженные кулаки сжались.

    Разговаривать с мальчишкой больше никто не собирался, но его шаг сподвиг других горожан выйти вперёд. Поднялось волнение, и капитан, наконец, покинул свой пост у строп, хоть и с видом грозовой тучи.

    Безродная псина с полосками по спине вопросительно глянула на парнишку. Что-то было очень и очень не так.
    Вполне возможно, продовольствие испортилось за долгий поход: кораблей не было порядочно. Но ведь мясо должно быть засолено либо завялено, и перенести даже многодневные переходы по холодному морю для сладких фруктов было обычным делом. Моряки вылавливали льдины и обкладывали груз, чтобы он доехал в целости.
    Парень прислушивался: волнение среди людей стихало, капитан говорил с Мясничихой и другими Большими, что самим долго плыть пришлось, что путь от Пруденции слишком долог из-за погоды. Провизия, взятая про запас кончилась, пришлось влезать в товары на продажу. Открытые бочки не выдержали долгого путешествия, вот и забродило, закисло.
    
    И усталых с дороги, просоленных и голодных моряков приняли даже ещё более радушно, чем в обычный их приезд. Ведь и так настрадались, и домой им увезти нечего: никто не купит такой товар, разве что взамен дать немного своего, пусть и в убыток…