Дети радиопомех

Часть II. Интерлюдия

Касаясь кончиками пальцев стены, Пётр продвигался вперёд. Луч фонарика метался по стенам и потолку, изморозь ловила его и заключала в своё хрустальное тело, в надежде хоть немного приукрасить. Свет замирал на мгновение в длинных сосульках, металлических трубах, в слепых лампочках и оставленном кем-то на синем пластиковом столе, заваленном упакованными в полиэтилен китайскими игрушками с символикой «Сочи 2014», стакане. Где-то далеко впереди слышались голоса: казалось, Милка зовёт сына разом с нескольких направлений. Будто она каким-то образом смогла разделиться. Эта безумная картина сверлила Петру мозг.

Он не очень-то понимал, что в данный момент делает. Он с удовольствием вернулся бы к своему кожаному дипломату и бумагам, к отдыху за стаканчиком виски в мало-мальски приличном баре в центре этого паршивого города. Даже к поездкам по городу в нетрезвом виде, от которых уже неоднократно зарекался. Пусть его снова остановит полицейский и отберёт права - которые уже, к слову говоря, отобрали пару месяцев назад - пусть даже так, только бы это всё вернулось. Вернулись каждодневные истерики, которые закатывала жена, толстеющая день ото дня и красящая свои короткие волосы в невероятные цвета… эти уютные, тёплые выбросы энергии. Он так их любил.

Пётр мечтал сейчас о невероятной для себя вещи - он готов был пожертвовать толикой личного благополучия, лишь бы всё в мире встало на свои места. Да чёрт с ним - забирайте машину, квартиру, деньги из банковской ячейки. Пусть даже он станет бомжом – но бомжом, знающим правила, по которым играет. Правила всегда важны - это Пётр выбил на внутренних стенках своего черепа. Он сидел бы в ночлежке на пропахших клопами нарах, поглядывая на всех с хитрецой и немым вопросом - а знаете, отчего всё такое, каким оно является? Отчего мир кажется нормальным? Благодаря кому всё это?..

Но увы, как бы ни вопили, как ни бились эти мысли, повернуть время вспять они не могли. Оставалось только шажок за шажком продвигаться вперёд. Мир дрожал на мушке пистолета и иногда расплывался, когда на глаза Петра набегала непрошенная злая влага.

Про оставшихся снаружи он не вспоминал - их дорожки разошлись раз и навсегда. Он даже, наверное, не стал бы убивать того ребёнка с видео, что утащил их малыша, если бы он выглядел, как полагается ребёнку - заплаканным, замёрзшим и зовущим родителей.

Но он пристрелит каждого чёртового маленького зомби, который соизволит выползти к нему со своим невозмутимым видом и фосфорицирующими глазами.

- Милка, ты где? - позвал он. - Я не могу тебя найти. Стой на месте!

Если свод правил расползается на лоскуты у тебя на глазах - наверное, стоит создать свой. Эта чёрная хромированная малышка долго ждала своего часа. С тех пор, как Пётр приобрёл её у одного полковника в отставке два года назад. Переделанный под боевой патрон травматический пистолет Ярыгина Пётр доставал его раз в неделю и чистил, чувствуя в руке прекрасную гладкую тяжесть. Предавался безудержным мечтаниям, начинающимся обыкновенно со слов: «Вот однажды...», и заканчивающихся триумфальным, как салют, выстрелом. Когда Мила кричала ему: «убери ты уже свой пугач и пойдём жрать», он отвечал что-то вроде «однажды ты скажешь мне за него спасибо!»

За первой залой последовал узкий коридор, полный ненавязчивого таинственного шуршания, как будто где-то наверху вращались огромные вентиляторы. Потом проход раздваивался - слева тянуло болотом. Милка больше не орала дурным голосом, она, как-то удивлённо, по детски, звала мужа: «Пе-етя! Петя!» Эхо разносило голос по казематам петровой головы.

- Я иду, дорогая. Скажи... здесь развилка, где на стене маска клоуна. Куда ты повернула?

Резиновая облезлая маска, чем-то напоминающая противогаз, который - Пётр вдруг очень ясно это вспомнил - они когда-то давно, ещё в школе, надевали и снимали на уроках ОБЖ, а потом умыкнули и пугали в женском туалете девчонок. Глазницы без стёкол, вместо фильтра - вульгарный алый нос. Дрянь.

Он повернул направо. Слева проход, насколько позволял луч фонарика, уходил вниз. Наверное, он как-то связан с канализацией.

Следующий зал был наполнен гулом непрестанно двигающегося песка. Здесь сложены велосипеды с жёлтыми табличками «ПРОКАТ», которые, стоило отвернуться, начинали дружно шуршать шинами, наматывая виртуальные километры. На другой стене - нарисованные прямо по ржавчине картины. Выглядело это так, будто у художника был самый утончённый вкус на земле, но в его распоряжении имелось только два вида малярной краски и большая кисть, вроде той, которой красят заборы. Пётр не больно-то вникал, что там изображено. Он пошёл дальше, в очередную дверь, пока не уткнулся в неё носом, поняв, что она тоже нарисована. Тогда он поискал дверь среди картин (изблизи они превращались в набор уродливых мазков) и сам не заметил, как оказался в другой комнате, пахнущий, будто заброшенная оранжерея. Кажется, у стен здесь стояли какие-то растения, но Пётр не стал разбираться. Он побежал, слыша зов жены впереди, однозначно впереди, перепрыгнул через внезапно возникший на пути стол с кинескопным монитором. В следующую дверь... трубы вдоль одной из стен, иногда закрытые решёткой, иногда нет. Потом трубы переместились под ноги, и стало казаться, будто ковыляешь по стене, как таракан.

Откуда-то спереди на него надвинулась обвешанная водорослями невысокая рогатая фигура. На мгновение Петра захлестнула волна облегчения: ему показалось, будто мальчишка просто заигрался. Он был перемазан ваксой и выглядел, как ботинок из белой замши, который кто-то по ошибке попытался почистить чёрным обувным кремом. На голове - изогнутый руль от шоссейного велосипеда. Неработающая гирлянда лапшой спускалась с плеч почти до пяток, а ходил он босиком, смешно чавкая при каждом шаге. «Наверное, здесь нечто вроде теплотрассы и можно ходить раздетым», - решил Пётр. Ему самому было жарко.