Дети трёхтысячных

Дети трёхтысячных

Пролог.

2987 новоземной год.
Бывшая Центрально-Европейская часть России.
Больница номер восемьдесят один.

***

В коридоре пахнет химикатами, лекарствами, как и в больницах начала двухтысячных. Медицинские работники мелькают туда-сюда, в одиннадцатом отделении на третьем этаже — в родильном — слышны возгласы, леденящие кровь, какого бы цвета она не была. Шестёрка и Пятёрки — акушер и врачи — несутся в четырнадцатую палату.

Женщина, Семёрка, светловолосая, с голубоватой кожей и двумя разными глазами, синевато-фиолетовым и полностью белым, — она ослепла на прошлой неделе, когда сквозь окно сильный солнечный свет прожёг тонкую кожу её века, пока та спала. А теперь ей приходится мучиться от схваток. Вместе со своим мужем они ожидали появления ребёнка в семье, но сейчас ей было не до всего этого. «Лишь бы всё прекратилось!» — молила она про себя, чтобы снова оказаться дома в тишине и покое, но боль только усиливалась.

***

К больничной постели, которая была уже вся в тёмной крови женщины, где Адель и родила, подходит высокая девушка с синими волосами, которые закрывают ей два глаза, и третьим она то ли с ужасом, то ли с сожалением смотрит на родителей новорождённой, которую держит. Её тёмная кожа на левой руке отливает фиолетовым, но на ладони она заметно светлее, настолько, что можно различить, как по её венам течёт тёмно-красная кровь. «Шестёрка или Семёрка», — сделал вывод про себя темноволосый очень высокий мужчина с идеально-белой кожей, которая на запястье позволяет увидеть, как течёт красная, но недостаточно светлая кровь, Пятёрка.

Темнокожая девушка говорит чуть тихо, голос её, кажется, всегда тих, но речь чёткая и ясная:

— У вас Девятка.

Адель смотрит единственным зрячим глазом на Динара с тревогой и непониманием. Он, в свою очередь, невольно переводит взгляд на свою дочь, на её белую, чуть голубоватую ручку, которая выглядит так, будто её исполосовали чёрным, самым чёрным цветом.

— Но… Как? Как такое вообще может быть?! — кричит Динар, его светло-карие глаза блестят от ярости, а на белоснежной коже лица появляются светло-красные пятна.

Малышка открывает свои глаза, она не плачет, не кричит, но на её ярко-фиолетовых глазах слёзы от боли, которую принёс ей укол шприца. Они проверяли её группу.

Сначала её кожицу протёрли мокрой пахучей, но мягкой белой штукой, затем достали шприц. Когда игла вонзилась в её светло-светло-голубую ручку с чёрными полосами, на глазах выступили слёзки, но она не закричала. Потом какая-то трёхглазая темнокожая молодая девушка, открыв свой рот с тонкими губами, посмотрела с ужасом на чернильную жидкость в шприце и куда-то побежала. 

Таким было первое воспоминание маленькой Даны.

Глава 1. Дана.

2991 новоземной год.
Астрал, 1 число.

***

— Мама, мама, тебе плохо? Я принесу Акву, мамочка! — Маленькая Дана испугалась, когда увидела, как Адель, её мать, схватилась за живот и сжала от боли зубы. Девочка пыталась съесть свой завтрак, но ложка упала из рук, как только она услышала на первом этаже возглас своей матери.

Адель пыталась улыбнуться и что-то сказать Дане, но ничего не вышло, боль прожигала её. Динар отстранённо собирал какие-то вещи. Закрыв синий портфель, он, наконец, взглянул на жену.

— Папа! Маме плохо, не стой, ей, наверно, нужна Аква, — Дана испуганно сжимала кулачки и почти кричала. Она знала, что если повысить голос ещё немного, можно нарваться на грубость отца. Однако переживала Дана не за себя, а за маму. Девочка понимала, что, если начнётся ругань, то за это время маме станет ещё хуже. Но Динару было будто всё равно.

— Замолчи! Ещё будет мне какая-то мелкая Девятка указывать. Закрой свой рот и уйди прочь, грязнокровная девчонка! — Он грозно посмотрел на Дану и подошёл к жене. Холодно, будто нехотя, помогая ей встать, Динар всё ещё причитал в след отправляющейся по лестнице дочери: Всё, вот так-то, сиди в своей комнате, а то разошлась! Поговори мне ещё!

Дана опустив свои ярко-фиолетовые глаза в пол, плелась по белой лестнице. Она подумала, что снова в чём-то провинилась, о чём ей самой нельзя знать. Все её вопросы «Почему?», «За что?» получали ответ: «Ты, несносная, чернокровная Девятка, разве не поняла сама?» Но самой любимой фразой отца было: «Хотя чего взять с глупой Девятки?» Мама никогда не говорила Дане ни о её крови, ни о цвете крови, да и вообще ни о чем особо не говорила, в присутствии Динара только молчала, грустно вздыхая. Если отца не было рядом, Адель говорила дочери, чтобы она немного потерпела, что скоро всё будет ясно и понятно. Но ничего маленькой Дане понятно не было. В её детской голове крутились вопросы. Много вопросов. «Мама всегда смотрит на меня, хоть и всего одним глазом, но по-дружески, по-доброму, а папа двумя — со злостью. Может, ему не нравятся чёрные полосы на моей правой ручке? Или вообще всё чёрное? Как жаль, что я родилась с чёрной кровью. Или папа просто не любит, когда я что-то спрашиваю, или… или…» — размышляла Дана по пути в свою спальню, которую комнатой маленькой девочки назвать трудно. Голые сероватые стены, старая кровать, у которой одна левая ножка сломалась, и всё — больше ничего не стояло на этих 4-х квадратных метрах.