Девчонки не плачут

Девчонки не плачут

     Я плакала чаще, чем моя подруга. Она больше кричала и злилась, если её что-то расстраивало. А я – плакала. Мама мне каждый раз говорила: «Не плачь – не трать время на слёзы!» Вот и сегодня я пришла со школы, а мама сразу прямо так и спрашивает:

     – Плакала?
     И я чуть снова не заплакала. Обидно мне стало, что учительница в дневнике написала: «Очень плохо!» Это потому что я стихотворение не выучила. Мама приободрила:

     – Неси букварь – сейчас выучим.

     Когда я всё запомнила, мама открыла дневник:

     – Так здесь и не написано, что плохо. Учительница написала, что ты ничего не рассказала. Но теперь-то расскажешь.

     Настроение ко мне вернулось. Я позвонила Рите, и мы решили сходить в тот страшный тёмно-серый дом, что за две улицы от нас. Тут и Арсений к окнам подошёл и стал звать меня. Всё складывалось хорошо – все в сборе. Мы давно не могли решиться сходить к заброшенному дому. Во-первых, нам нельзя уходить со двора, а во-вторых – дом, действительно, был очень пугающим. Этого дома боялись даже наши родители. Он был абсолютно пустым, но никто никогда не осмеливался в него войти. Я, папа и мама – мы только проходили мимо, и я чувствовала, что даже на взрослых он навевает таинственные мысли.

     Мы пересекли наш большой двор, перешли дорогу по пешеходному переходу. Десятиэтажные дома остались позади. Теперь потянулись улицы с невысокими домами. Они были абсолютно разными: маленькие кривые – и Рита показала, как в таком доме нужно ходить, согнувшись набок так, как этот дом, казалось, в них непременно живут одинокие старушки; высокие двух-трёх-этажные коттеджи с золотистыми петушками, корабликами-флюгерами на крышах – тут перед нами встали картины шумных компаний; средние добротные особнячки, от которых тянуло спокойствием долгой размеренной семейной жизни.

     Но «наш» дом не был похож ни на один из этих. Всю дорогу мы слушали страшные истории Арсения о летучих мышах, привидениях или преступниках, сбежавших из тюрем, бездомных людей, оборванных и грязных, и голодных. Коленки у нас уже тряслись, а перед глазами летали страшилки, либо кого-то из нас за плечо хватал оборванец, и мы с Ритой визжали от страха и неожиданности. Конечно, во всём был виноват Арсений. Он по-мальчишески нас запугивал. Но потом признался: «Не бойтесь – я вас спасу». И размахивал палкой так, что нам с Ритой оставалось только держаться подальше от защитника.

     Как не настраивались, а дом встретил нас нежданно. Мы замерли, подняв головы на эту громадину. Холодок прошёл по нашим спинам, животам и груди. Мы взялись за руки, хотелось бежать обратно домой. Затаив дыхание, ждали, на что же осмелиться: уйти или… но что «или» – даже зайти за забор мы не решились. А уж в сам дом – и подавно. Тёмно-серый, высокий в шесть этажей, он висел над нами такими маленькими. И тут даже не привидения и другие страшилки, а сам дом был ужасающ.  

      Выстроенный в готическом стиле, как рассказывала о нём няня Арсения, величественный и страшный, он был брошен хозяевами на произвол судьбы. Ходили слухи, что они не смогли в нём жить из-за той жути, что охватывала их самих.

     По другой версии, дом был очень тяжёл, а построен он на берегу озера-водохранилища, его повело от сырости. Его будущее было плачевно. По той же причине продать его не смогли. Прилегающая к нему за забором территория была большой. Вся она заросла полыньёй.

     Мы попытались представить в этих узких высоких окнах занавески, лица людей, но не смогли. В соседнем коттедже, построенном поодаль от воды, звучала музыка, гремела цепью собака, слышно было, как хлопают двери машин. Но при взгляде на «наш дом» – возникало ощущение не жизни, а гибели.

     Дом непременно должен был погибнуть. И нам даже стало жалко его. Ведь в своём ужасе он так одинок. Здесь никто никогда не услышит детский смех, не посадит цветов – он разрушится. Мы вздыхали и о чём-то молчали и молчали, и молчали. Казалось, что даже облака над ним замерли угрожающие и серые. Из устрашающего великана он вдруг стал для нас жалким и плачущим. Его острая с пиками крыша словно говорила о том, что он пытается защититься от мира, который его создал таким, а теперь осуждает. Мы почувствовали его боль и одиночество, слёзы, которые, нам казалось, стекали по разрисованным ангелочками и цветами стёклам. Стало грустно. Страх перед ним несколько притупился. Мы, также держась за руки, перешагнули через развалившийся забор. Все наши шесть рук прикоснулись к дому, и Арсений сказал:

     – Держись!

     А Рита добавила:

     – Ты всё равно хороший! 

     Я шепнула:

     – Не плачь – не трать время на слёзы.

     На территории дома не росли цветы, и мы сорвали на полянке напротив несколько синеньких колокольчиков и букетик ромашек и положили на молчаливые ступени.

     Дорога домой была грустной: навалившаяся на нас печаль соперничала с оживлённой жизнью дорог, домов, быстро бегущих по небу облаков и жизнью нашего двора.

     Теперь, когда мама мне говорит «не плачь», передо мной встаёт дом: и нам с ним плакать никак нельзя,  потому что – некогда!