Девушка из июля

Девушка из июля

Ровная, гладкая каменистая площадь отдавала от своей серой поверхности мягкой испариной. Из далека казалось, будто бы, все вокруг плаца плавает и колыхается в пространстве. Деревенская площадь, посреди которой высилась белая церквушка, окруженная забором, покрылась миражом. Жаркая погода обвила все вокруг. С июлем пришли на север и знойные солнечные дни, кои и присущи середине лета. От палящих лучей едва ли можно было хоть где-то скрыться.

Все это вместе с ярким и буйным светом солнечных брызг ударило мне в глаза. На улице стояла невыносимая духота. Выйдя из экипажа, первым делом, я перекрестился посмотрев на золотой крест ухоженной церкви. А потом мне стало слегка дурно, ибо в экипаже, темном и несколько прохладном, для меня было милее чем снаружи. В особенности, если учесть мою цветовую гамму. На мне был черный сюртук и шляпа, а они ну с очень уж большой охотой притягивали светлую радость солнца на себя. Мне сделалось отвратительно жарко. Во время того как я снимал шляпу ко мне подошел с моими же чемоданами извозчик. Пока я кривился от здешнего спертого воздуха, он уже умудрился разделаться с моими вещами и разгрузить их с экипажа. И вот, загруженный чемоданом, в своем старом армяке и деревенском картузе он стоял передо мною с видом последней сироты. Его жалостливо-верные голубые глаза так и говорили: «Подай монету, Христа ради, наконец». Я пожалел его жирную натуру больше, чем свою, да, он был изрядно полн. Расстегивая сюртук, протянул положенную ему сумму. В обмен на что он одарил меня моим чемоданом, изобразил лицом что-то вроде: «Спасибо, господин буржуй!» Сел на козлы и скомандовал борзым двигать. Я остался наедине с собой. На этой пустой от народа и от лишних строений площадке.

Место было ухожено и приятно выглядело. Около забора, что обводил территорию церкви, стояли приличные и, на удивление абсолютно целые лавочки. На них я и присел, поставив, облепленный разными дорожными наклейками, чемодан у ног. Меня должен был встретить мой дядя, но как я вижу – он опоздал. Вообще это было свойственно его персоне. Он любил чтобы все делалось с максимальной скоростью и точностью, пока дело не доходило непосредственно до него самого. Хоть он и был мастаком, быстрым и умелым человеком, но ждать кого-нибудь совершенно не любил. Верно, по сему и опаздывал.

Лоб повлажнел и блестел, с верха головы уже начинали стекать мелкие капельки пота. Во избежание солнечного удара я все-таки надел свою черную шляпу назад. А дяди так и не было. Может он забыл об моем приезде? Да нет, не может быть! Такая скверность - как запоздалость не была в его репертуаре еще никогда нормой. Протерев себя платком, я заметил, как из волн миража выплывает массивная не высокая фигура в длинной белой подпоясанной рубашке и синем картузе. Этот, с позволения сказать, «снеговик» быстрым и неуклюжим шагом приближался ко мне. Надо же, обвитый белым низкорослый человек оказался моим дядей. За розовым бородатым, уже слегка поседевшим, лицом вился дымовой хвост. Держа руки в карманах синих брюк и ни на секунду не вынимая, он смолил сигарету. Процесс протекал без ввода в действия рук. Да, дядя был человеком, что любил проявить буффонаду в своем поведении, местами также страдал фанфаронством и бахвальством. Однако добился успехов и достоинств нажил за свою долгую жизнь он предостаточно. И вероятно, поэтому он думал, что может себе позволить такую роскошь как некоторое шаловливое хвастовство. Парой, мне это нравилось, да так, что я хотел когда-нибудь, нажив приличный багаж достижений, вести себя также.

Подойдя ко мне и шлепнув высоким сапогом, он наконец-то вынул своей дряблой рукой сигарету изо рта. Сделав последний затяг, дядя положил сигарету на ноготь среднего пальца и прижал ее большим. Затем средний перст резко выпрямился, вышвырнув окурок за поле моего зрения, а на серобородой физиономии дядьки растянулась старческая улыбка. Его руки раскинулись в разные стороны. Я не заставил его долго ждать. Быстро поднявшись, заключился с ним в объятия, - Эх! Сынку, да-а-авно тебя не видывал! Ишь, как вымахал! – И правда, я высился над дядькиным картузом и ловил его взгляд снизу вверх. Старческие голубые глаза бегали по мне с веселым прищуром, – Ну здравствуй, дядек!

Лицо старика покраснело пуще прежнего. От него пахло чем-то сильно спиртным. И это в принципе не удивительно, ведь мне было прекрасно известно, что любимый дядя любит пригубить, особенно находясь в своем загородном имении. Чего греха таить – и я любил с ним вздрогнуть вечерами после работ. Уж очень он веселый и располагающий к подобному занятию человек. А истории, которые льются из него подшофе как из ведра – это своего рода, искусство передачи информации, несущей опыт старого озорного гуляки. Из этого оформляются этакие высокие этиловые заседания. Нет, они не были буйными, не в коем случае! Это были культурные и даже высокоинтеллектуальные мероприятия, которые влекли за собою философские рассуждения о жизни или дискуссии о разном, весьма насущном предмете.

Я нес свой чемодан идя поравнявшись с дядей, по сельской грунтовке. Деревня, в которую имел желание приехать этим июльским днем, находилась где-то под славным городом построенным Петром. Летом тутошние виды были особенно привлекательны. Они брали за живое своей всеобъемлющей зеленой аурой и везде окружающей здешние места живостью. Деревья, цветы и даже простые кустарники – все это выглядело маняще и так породному, что и не опишешь словами в полной мере того удовольствия, кое можно было получить от этих красот. Все было красиво, а главное живо. Знаете, эта атмосфера, которая еще почти не была затронута серым и однотонным градостроением – прекрасна. Она своеобразна для многих, а для таких как я, является хорошим напоминанием отроческих лет или глубокого детства где-то в далекой от широкой цивилизации глуши.