Девятая, последняя

Девятая, последняя

Взрыв глухо ахнул внутри дома, и волна раскалённого воздуха, жадно разбухая, вынесла стёкла кухонного окна вместе с рамой и куском стены. Вырвавшись наружу, она породила грохот, заметавшийся гулким эхом между двумя старенькими пятиэтажками. Полегли костяшками домино сорванные с петель двери квартир на нескольких этажах. Земля во дворе вздрогнула, прошла волной, как шкура потревоженной мухами лошади. Пошатнулись задрожавшие берёзы, роняя пыльные листья. Лопнула корочка асфальта перед последним подъездом. Спустя миг туда грохнулся бетонный козырёк, весь в ржавых дождевых кровоподтёках. Ударился об асфальт и развалился на три куска, сцепленных уродливыми рёбрами арматуры. Шрапнель стеклянных осколков и бетонной крошки разлетелась по дороге и кустам шиповника, сшибая нежные чашечки цветов, уродуя вмятинами синий металлик новенького форда. Последним шумным аккордом прозвучала серия гулких «ба-бах» где-то в глубине искалеченного подъезда, сизые клубы пыли вспучились изо всех его окон, и наступила страшная тишина. Ошеломление длилось не дольше секунды, а потом звуки понеслись сразу отовсюду, нарастая паническим крещендо: крики ужаса, недоумения и боли перекрывали вопли автомобильных сигнализаций.

Во дворе мгновенно собралась толпа. Страшный в своей непосредственности многоголовый монстр вытягивал шеи, пытаясь разглядеть что-то в клубах оседающей пыли. Его руки взмывали над головами, нацеливая камеры телефонов. Его глотки кричали разное, сумбурное и неразборчивое. Стоило кому-то отойти на шаг, отделиться от общего тела толпы, как он, стряхнув чёрный стадный морок, приходил в себя и тут же начинал звонить. Вызывать скорую, спасателей или рваться к чадящему сизым дымом подъезду, на помощь соседям. Но толпа не дремала – хватала крепкими руками и заглатывала снова, исходя ужасом сопричастности и облегчением – «не я, не со мной», истекая болезненным любопытством и бесстыжей жаждой зрелища.

Угловатая трещина, змеистая, как молния, и как молния же быстрая, сверху вниз побежала вдоль вылетевших окон подъезда. Она расширялась, выворачивая бетонно-арматурную внутренность наружной стены, превращаясь в тошнотворный разворот открытой раны. Ручейки пыли и песка стекали вниз, как кровь. Дом вздохнул. Ахнула и отшатнулась толпа. Дико закричала женщина на балконе пятого, последнего этажа, правее затянутой дымом дыры. С надсадным скрипом, выдирая жилы ржавых арматурных прутьев, весь торцевой блок дома пошёл креном. Сначала медленно, с натягом, словно корабль, отчаливающий от причала, и вдруг качнулся вбок, скривился и ухнул вниз, складываясь и крошась в клубах пыли. Жуткий грохот и град осколков разметали перепуганную толпу, разделили на отдельных, кричащих от непостижимости происходящего ужаса людей.

Мыська забилась под обувную полку в коридоре, воткнув в линолеум все шестнадцать когтей, и остолбенела, прижимая уши к голове и вытаращив от страха глаза. Куцая шерстка стояла дыбом на её костлявом старческом теле – семнадцать лет для кошки возраст вполне преклонный. Привычный мир грохотал и трясся. Входная дверь с треском лопнула пополам и перекосилась, из расползающегося дермантина обивки полезло серое ватиновое нутро. На пол валились вещи с полок и рухнувших антресолей. Мимо Мыськиного носа проехал к дверям лоток со свежим, недавно насыпанным заботливой хозяйкой наполнителем. Кошка проводила его глазами, не в силах повернуть голову. Наполнитель был густо припорошён светло-серой пылью. Пыль клубилась везде, раздражая чувствительный кошкин нос. Хотелось чихать и фыркать, чтобы нормально вздохнуть, но и этого Мыська сделать не могла. Тело окаменело и отказывалось повиноваться. Пол, медленно кренившийся в сторону выхода, вынуждал её вонзать когти всё глубже в толстый линолеум, чтобы не вывалиться из-под укрытия, давным-давно привинченного к стене сыном хозяйки. Сама хозяйка была в комнате, когда что-то случилось с миром. «Михална», как её звали соседки: насквозь провонявшая лекарствами «Зоинька» - Зоя Ивановна, из квартиры напротив, и моложавая Людмила Сергеевна которая жила этажом выше и приносила пахучие приветы от своего кота Павлика.

Мыськино тельце, почти невесомое, постепенно утягивало вниз, туда, куда медленно сползали беспорядочно наваленные на пол вещи. У входной двери уже образовалась горка – старенькое болоньевое пальто Михалны; её коричневые туфли; один громадный тапочек без задника, принадлежавший громкоголосому и бесцеремонному Алёшке – хозяйкиному сыну, которого Мыська недолюбливала за то, что издевался над ней в детстве; коробка из-под пылесоса со старыми журналами, в которой Мыська любила вздремнуть. Вещи продолжали ползти мимо кошки, саму её развернуло боком, и тощий зад неуклонно смещался в сторону кучи, под треск линолеума и скрип стен, наводящий ужас.

- Мау! – завопила Мыська, неожиданно обретая голос. - Маоу!

На человеческом языке это означало бы «спасите-помогите», но слов таких кошка не знала. В её кошачьем понимании, прямо сейчас, немедленно, из воздуха должны были возникнуть тёплые морщинистые руки, поднять её с этого страшного, ставшего чужим пола, прижать к мягкой груди и унести прочь – в привычный покой родного уюта, где громко тикали часы на стене, солнце услужливо нагревало подоконник, и кошачий «горшок», как называла его Михална, не смел трогаться с места.

На вопли никто не ответил. Пол прекратил крениться, застыв под невероятным для Мыськиного понимания углом. Полуприкрытая дверь в комнату оказалась наверху, а выход из квартиры – внизу. Кошка застряла ровно посередине коридора. К пыли, забившей нос, добавился новый, тревожный и пугающий запах, от которого её челюсть задёргалась, а горло свело в мучительном спазме. Спящие инстинкты пробудились резко и неожиданно – новый запах был куда страшнее стонущих стен и внезапно исчезнувшего мирка, в котором она прожила всю свою кошачью жизнь. Вытянув когти из линолеума, сопротивляясь неизвестной силе, стаскивавшей её вниз, к двери, Мыська принялась карабкаться прочь из коридора, медленно заполняющегося дымом сквозь трещину во входной двери и косой, широкий зазор между наличником и стеной. С трудом добравшись до двери в комнату, она едва не сорвалась обратно вместе с застрявшей на пути горой ненужного хлама с антресолей. Судорожно дёргая всеми лапами, она умудрилась оттолкнуться и запрыгнула в комнату. В то, что должно было быть комнатой. Ударившись о гобеленовый бок неожиданно возникшего на пути кресла, Мыська свалилась на застрявший в дверях пуфик с ободранным боком. Много лет назад ей крепко досталось от хозяйки за то, что точила об него когти. Вся мебель попадала с мест, образовав непроходимый завал у стены. Окно лишилось стёкол и рамы, а косо повисшая занавеска в крупный цветочек вяло колыхалась, не до конца загораживая что-то серое, клубящееся, жуткое, чего никогда не было, и не должно было быть за этим окном.