Диагноз: Любовь. Осенённая ангельским крылом

20. Неожиданные смотрины

Встреча с Морисом не прошла для Мари бесследно, она даже всплакнула на плече у Петера в их последнюю ночь в Париже.

- Вот чего ты ревёшь, объясни мне? Ты всё ещё его любишь? Зачем тогда бумаги подписала? Или тебе обидно, что он поступил, как мужик — не стал скандалить и чинить разборки, спокойно отпустил тебя на волю?

Мари прятала распухший от слёз нос в очередную салфетку, несколько минут тихо поскуливала, как нашкодивший щенок, потом плотину прорывало по новой…

Петер закатывал глаза, глубоко вздыхал, садился рядом и крепко прижимал её к себе.

- У меня скоро сухих рубашек не останется, давай-ка будем успокаиваться...Может, рому?

Отчаянно всхлипывая, в тщетной попытке сдержать слёзы, Мари кивнула.

Петер смешал пару коктейлей и вернулся в спальню. Он неуютно себя чувствовал. Потому что не знал, что делать. Впрочем, рыдающие женщины тоже не знают, что с этим делать…Ситуация, когда силы равны и самое верное решение — дать даме выплакаться до донышка и успокоиться.

Поэтому Наттгрен протянул Мари один из коктейлей, сам принялся за второй, тихонько поглаживая женщину по спине. Вторая порция коктейля и постоянное присутствие Петера рядом перекрыли поток слёз, словно воду в фонтане по окончании летнего сезона. Свернувшись у Наттгрена под боком, как большая тёплая кошка, Мари задремала, время от времени судорожно вздыхая и шмыгая носом.

Уютный плед перекочевал с диванчика в гостиной в спальню. Укрыв Мари и промокнув остатки слёз на её щеках, Петер отправился собирать чемоданы, вызвал такси на завтра и - на всякий случай - завёл будильник: хотелось бы явиться в аэропорт не за десять минут до отправления рейса.

* * *

По возвращении в Швецию, Мари запретила себе жить воспоминаниями. Самое время вернуться в тот рабочий ритм, который стал приносить неплохие результаты незадолго до поездки в город, потерявший нынче всю свою привлекательность в глазах Мари. Она не вернулась бы в Париж ни за какие деньги.

Оплакав прошлое, расставив все свои мысли и чувства по полочкам, Мари с головой ушла в работу. Трудотерапия — замечательный способ разогнать нежелательные думы.

В доме Петера существовало невероятное количество мест, где Мари замечательно работалось: на застеклённой террасе, с которой можно любоваться озером, когда мысли разбегаются, помахивая хвостиками, словно мыши в зернохранилище; в уютном кресле, что стоит в углу гостиной; за самым настоящим рабочим столом, который привезли вместе с кроватью, заказанной в гостевую комнату взамен сломанной.

Петер чуть отстранился, старался лишний раз не беспокоить её без повода. Собственный развод помнился до мельчайших подробностей, обжигающих, как резкий удар кнута — а ведь прошло уже немало лет! По крайней мере, Мари держалась молодцом — не ухнула в депрессию, не топила горе на дне стакана, не избегала его общества, не казнилась обременяющим чувством вины и не пыталась навесить на него ответственность за произошедшее.

Отношения Мари и Петера перешли в новую фазу. Их связывал не просто сногсшибательный секс и слепое обожание друг друга: настало время проверки их лучших человеческих качеств. Смогут ли они быть не только развлечением, но и поддержкой друг другу?

С матерью и сыном Петер регулярно созванивался всё это время.

Мудрая и проницательная Кристин Наттгрен по интонациям сыновьего голоса считывала настроения Петера, но о том, что на самом деле происходит в жизни сына, ей оставалось только догадываться.

- Не хочу тебя тревожить, но Эмиль просится домой. Говорит, что очень по тебе соскучился.

- Мам, я такой засранец, извини! Навесил внука на вас с отцом...

- Ну, что ты! Эмиль - замечательный мальчик. С ним куда проще поладить, чем с тобой в его возрасте...Просто...Я волнуюсь за тебя, Петер!

- Не надо волноваться. Всё у меня замечательно! Знаешь что, приезжайте-ка вы всей толпой в Норртелье! Привозите Эмиля, семейство Теда захватите — я вас с Мари познакомлю.

- Значит, её зовут Мари…

- Да, мам...Мари Амиди. Она...Слушай, а я и не знаю, откуда она родом — из Франции или из Канады...Мы познакомились в Квебеке. Она — писательница. А ещё — она петь умеет…

- А крестиком не вышивает случайно? Ах, Пит...Ты такой большой ребёнок! Писательница...Из Канады...Бог мой, в кого ты у меня такой?!

- Не знаю, мам...Но у меня правда всё хорошо! Вот увидишь!

Кристин переживала не из-за Мари, она переживала из-за своего сына. Кому, как не матери был лучше всех известен его взрывной характер. Порой Петер бывал упрямым, как целое стадо баранов. Всегда добивался того, чего хочет. Не считался с мнением окружающих. Не считался он и с чувствами близких и родных людей. А ещё — самая большая материнская печаль: иногда он слишком много пил.

Какая женщина способна выдержать такое?

Впрочем, бывшая его жёнушка от мужа не отставала. Только успевала стакан ко рту подносить, да пустые бутылки на полные менять. Но не бутылка их развела, а кошелёк. Стало Лее не хватать денег на все её прихоти. И ладно бы, на дело, а то — силикона в организм накачать, округлить и без того круглое; новую машину каждый год подавай; Дом её не устраивает - «захолустье какое-то!». Какое ж захолустье — всего сто километров от столицы! В общем, Кристин не особо расстроилась, когда Лея однажды пропала. Они же её с полицией искали, пока девица не додумалась прислать Петеру сообщение, чтобы не искал её и что она подаёт на развод. Про Эмиля даже не спросила.

Вот их ей и было жалко: сына да внука. Очень ей хотелось, чтобы у Петера всё наладилось — чтоб остепенился и угомонился малость…«Хорошая женщина ему нужна, Петеру — вот как Теодорова Майя! Мари, говоришь? Эх, посмотрим, что там за Мари...»

Вместо того, чтобы запереться после завтрака в студии, как они обычно это делали, на следующее после разговора с матерью утро, убирая вымытые тарелки в шкаф-сушилку, Петер сказал:

- Поеду-ка я сетки поставлю, у нас гости к ужину будут.