Диалоги с Безумным Доктором

Доктор

В кабинете, освещённом единственной настольной лампой, царило запустение. Вдоль дальней стены тянулись пыльные книжные полки, покосившиеся от времени, на корешках объемных изданий можно было увидеть названия "Психиатрия. Глубинный анализ", "Фобии и методы борьбы с ними", "Анатомия мозга". Напротив полок тускло поблескивали острыми гранями из-под слоя пыли витрины с жутковатым инструментами для всевозможных операций, смирительными рубашками и фиксаторами. В углу у окна, попирая короткими ножками вытертый паркет, притаилась кушетка, обтянутая заменителем кожи некогда насыщенного вишнёвого цвета, но теперь цвет обивки вызывал ассоциацию со старой грелкой. Почти вплотную к кушетке, оставляя небольшой зазор, стоял старый письменный стол. На его поверхность слишком часто опускались руки и папки с бумагами, из-за чего лак полностью стерся, обнажая дешёвую древесину.

По столешнице разгуливал сквозняк, играя скомканными бумажками, разбросанными скрепками, страницами пожелтевших личных дел. Именно на поверхности этого древнего стола, повидавшего на своём веку не одного хозяина, и стояла одноглазая лампа, помигивая своим слепнущим желтоватым оком, словно желая погасить его навсегда. Перед столом стояло древнее кресло, словно принесенное сюда из старинного барского особняка, с некогда бархатными подлокотниками и мягкой бордовой спинкой. Теперь этот предмет мебели утратил былой лоск и цвет, став жалкой пародией на атрибут роскоши.

В кресле, положив локти на стол, сидел худой мужчина в пиджаке настолько старом, что его стиль успел вернуться в моду, в строгих брюках и тусклых лакированных ботинках. Пятерня его правой руки все время терзала всклокоченные волосы, в то время как пальцы левой, подрагивая, выводили самопишущим пером на коричневатом плотном формуляре имя пациента. Казалось, что безумие забрало цвет из его глаз, оставив только тусклые искры в серо-зеленой мути, мужчина все время кусал тонкие губы, то растягивал их в неестественно-широкой улыбке, то кривил. Серая кожа пожелтела под глазами, на скулах легли неприятные тени, Безумный Доктор давно потерял своё обаяние, которое растворилось в омраченном сознании. Поправив разболтавшиеся очки на тонкой переносице Доктор оторвался от заполнения формуляра, и взглянул в открытое окно. За посеревшими занавесками последние отблески солнечных лучей прощались с мрачным каменным кварталом серого города, отсвечивая в битых стеклах окрестных домов.

- Я знаю, - шептал надтреснутым голосом Доктор, - вы хотите знать, что со мной случилось. Да, да, может я и расскажу вам свою историю, но все не так просто. Сначала вы должны ответить на мой вопрос, а только потом я отвечу на ваш. Кто смелый? Кто сможет ответить на мой вопрос, чтобы задать свой? Я знаю, знаю, меня ждёт первый пациент.

С этими словами Доктор открыл окно шире и позволил коричневатому формуляру выскользнуть из узловатых пальцев и полететь на крыльях стылого ветра к адресату. Угловатым почерком там было выведено имя и правила посещения кабинета. На темной бумаге, улетающей в темноту, были вопросы, адресованные конкретному человеку, чье имя и адрес должен был прочитать городской сквозняк, чтобы доставить формуляр точно в срок. Откуда безумец мог знать, что ветер принесет приглашение куда нужно? Ответа на этот вопрос не знал даже старый город, испещренный узкими улочками, чьи низкие каменные мосты над грязными каналами, были похожи на ступени в чистилище.

Старые деревья гнулись под неприятными порывами влажного воздуха, который нес шустрый листок мимо их корявых ветвей. Как ни странно, но приглашение все же летело в нужном направлении, неуклонно приближаясь к адресату. А в своей квартире на втором этаже старого здания Доктор прохаживался из угла в угол, с тоской глядя на окно, которое он так и не удосужился закрыть. Словно там, откуда должен прийти ответ, его ждало заветное облегчение от тяжкого груза бед и забот, которые раньше времени исчертили морщинами лицо и заставили дрожать руки периодами. Страх и отчаяние сменили гневной вспышкой тусклых глаз, а та, в свою очередь, уступила место ледяному спокойствию. Твердой рукой безумец взял с полки небольшую коробочку, отправил пару пилюль в рот, запил их стаканом воды и погрузился в раздумья, опустившись в свое любимое кресло.

Ночь наступала стремительно, словно кто-то стянул с небосвода голубую материю, обнажив черное дно глубокой коробки. Со вздохом, потерев усталые глаза, мужчина отложил толстый книжный том на край стола, взглянул на часы и нехотя отправился в соседнюю комнату, где его ждала узкая скрипучая кровать. Некогда на этом самом месте стоял швейный стол и быстрые руки его матери ловко чинили очередное платье. От воспоминаний мужчина поежился, словно его окатили ледяной водой. От матери в квартире не осталось и следа и только память болью накатывала иногда, заставляя пальцы вздрагивать.

"Родные люди" - это словосочетание для каждого значит что-то свое, что-то очень личное. Для мужчины эти два слова были запретными, они не несли с собой ничего хорошего, доброго, светлого, только тревожили темные уголки памяти, которых у Доктора было больше, чем у кого-нибудь еще.

Отвернувшись от комнаты, в которой, казалось, танцуют и ползут тени, обретая форму призраков прошлого, Безумец уставился в стену с выцветшими обоями. Кое-где тонкая бумага оторвалась, задетая углом мебели во время перестановки. Теперь ее нервная бахрома похоронным кружевом колебалась на сквозняке.

Вздохнув, мужчина понял, что сон на сегодня покинул его окончательно. С жалобами скрипом старая кровать отпустила из своих объятий худое тело, на плечи лег потрепанный халат, в кухне зажегся огонек газовой горелки. Поколдовав над закопченной медной туркой, Доктор получил чашку горячего вкусного кофе и снова занял свое место в кабинете, который стал его личным кругом ада.

Исповедальня для болящих душой. Храм человеческих тайн, о которых говорят только шепотом священнику или психиатру. Покосившись на диплом Академии, висящий в рамке на стене в окружении желтого пятна на обоях, мужчина вздохнул, не желая помнить. Но, видимо, тот, кто отнял у него здравый рассудок, позаботился о том, чтобы память сохранила кристальную ясность, повторяя заевшей пластинкой все то, что произошло за годы жизни.