Дикие тропы. Ночной конь

2

 Он шёл впотьмах. Уже третий день не зная отдыха, не останавливаясь.

 Места, где он шёл, были дикими, бескрайними, и очень негостеприимными. Хотя, в последний раз он был здесь в середине лета... Но это было давно, а память его была, вопреки расхожему мнению некоторых знатоков, очень длинной и цепкой на детали. Сейчас был месяц цветень, по греческому календарю «апрель». Холмы степей в эту пору были очень красивы и сочны зелёной травой. От молодых распустившихся цветов шёл просто одуряющий аромат. Его чуткий нюх словно глох от невероятно тонких, но вездесущих запахов. А уши же прожужжали так и вившееся как мотыли вокруг костра мухи.

 Даже ночью, казалось, не умолкал стрекот, жужжание, и пение с громкими криками насекомых и птиц, которые по сравнению с лесными, более привычными ему звуками, казались просто оглушающими. Может, из-за бесконечно просторных равнин, открытой всем ветрам степи, или из-за постоянно преследующих в этих местах таинственного странника незнакомых, до предела обострённых ощущений, связанных, не только с очень длинной памятью.

 Или именно с ней, но иначе...

 Легенды давней старины гласят, что его возможные предки таких как он, жили (или может ещё живут?) в таких вот долинах, как можно дальше от человеческих поселений, но недалеко от кочевий.

 Однако, эту весть он не торопился это проверять. Дурная слава ходила об его народе...

 Потому он давно и часто странствовал один. Ни сущность его, ни цель, с которой он бредёт по свету, не позволяли ему обзавестись спутниками. А одиночество ему было привычно, оно было всегда с ним, заглядывало временами в детстве, скребясь к нему в окно жизни, как замёрзший зверёк, ищущий приюта и тепла. Оно навещало его в отрочестве, когда он был в окружение людей, порой не безразличных к нему, хотя, именно небезразличных было всегда много... такие, как он, по природе своей не могли оставлять окружающих равнодушными. Да и в итоге именно одиночество оставалось его самым чутким и самым внимательным и верным собеседником.

 За это он и ненавидел своего проклятого "спутника", но за то же его любил. Иногда презирал, временами восхищался, изредка благотворил, но больше просто терпел. Ему никуда от своего одиночества не деться, не деться и одиночеству от него. За это он его всё же прощал его и всё чаще позволял виться следом, как послушной собачке.

 И да! Если кого он и мог назвать своим единственным и постоянным спутником, так это Одиночество, его заклятое! Всё-таки собаки чаще боялись его, когда чуяли издалека. Но боялись молча, не как другого врага, на которого сразу начинали лаять. Молча же пятились, прижимая к земле все торчащие части тела, пытаясь казаться просто мохнатым поленом, и, точно так же ни одного звука.

 С лошадьми иная история. Он мог иметь дело только с самыми выносливыми, сильными, и такими норовами, что иной мужик и конюх и за всё золото мира не возьмутся за его укрощение. Он же искал не только такую лошадь...

 Когда спустился вечер над степью, он добрался до далёких могильников, и когда их уже окутывал туман, начал ощущать запоздалую усталость. Зная предел возможностей своего тела и выносливости, решительно нагрузил себя ещё и ночной прогулкой побольше, не обращая внимания на гудение ног и стоны спины с поясницей.

 Даже, когда уже заканчивалось дыхание, а в глазах белело не только от тумана, поглотившего все склоны холмов, путь продолжался.  В какой-то момент, он едва не споткнулся на ровном месте, сам не зная обо что. И только тут заметил, что его ступня стоит на чём то мягком и шелковистом, ибо сапоги свои он ещё по дороге умудрился закинуть за спину.

 Некоторое время он смутно приглядывался, недоумённо не понимая, что лежит перед его ногами, хотя что это должно быть ему знакомо.

 Лишь зашипела кошка. Почти котёнок, в своей неразумной храбрости или испуганного отчаяния, набросившись ему на ступню, позволила опустевшей от усталости лохматой голове странника вновь наполниться мыслями.

 Перед ним лежала девочка, совсем худенькая и в одной тонкой полотняной рубашке. На вид ей можно было дать лет одиннадцать-двенадцать. Всё её тело было скручено не хуже, чем у рядом некогда спящей кошки, явно ожидающей заморозков. Длинные, будто русалочьи волосы отчасти укрывали её, но больше их было распластано на земле. И именно на них стояла нога странника, и в этих же локонах укрывался испуганный белый котёнок.

 Таких мужчина редко встречал, а этот, судя по хвосту и длинным лапкам, с чуть крупными подушечками, и длинноватым для обычного котёнка ушам с маленькими кисточками, ещё и приходился камышовой рысью. Сейчас сей «детёныш» отползал от нависшего над ним великана, пятясь ровно по спине скрючившейся девочки. В скорости и вовсе скрылся в подоле рубашки.

 А странник осел на склоне холма и принялся осматривать незнакомку. Во сне она явственно вздрагивала от холода – значит жива. На участке рубашки, что прикрывало правое бедро, он разглядел пятна крови. Лишь при очень хорошем ночном зрении и обонянии он так же ощутил запах пропитавшегося кровью подорожника и засаленной шерстяной бечёвки. А ещё то, что девочка промокла от тумана насквозь, и лежа на холодной земле рискует в очень скором времени заболеть. А учитывая её худобу, причём, явно врождённую, это может случиться уже утром.

 Он и раньше видал, даже среди дружинников, на редкость худосочных, но энергичных и выносливых в бою молодцев, но такие больше были исключением из правил.

 С другой стороны, недалеко должны быть поселения людей. Или стоянки кочевников. С последними он предпочитал без повода не связываться – из личного горького опыта.

 Посему интересней было узнать, откуда девочка сама приходиться. Внешне она ничем не напоминала обычных жителей местных степей. Ну, разве что ноги, хоть и худые, но очень жилистые, да широки крепкие стопы. Но тогда как она здесь оказалась? Сама. Сбежала? Пусть, она ещё юна, но ведь не малое дитя, в одной рубашке и со шнурком было сё не разумно! Если, конечно, она не дурочка-юродивая.

 Ну а если напали кто? Местные племена живут недалеко от половцев и хазар, да и между соседями и другими кочевьями у них не редки междоусобицы. Если её племя застали спящими врасплох, то неудивительно, бежать пришлось едва ли не в том, в чём мать родила.

 Тогда и самому следует быть начеку! Неизвестно, сколько она бежала и как далеко теперь то, что осталось от её племени. Правда, если погоня её не заметила, то вряд ли дальше продолжат поиски.  «Охотнички», коли они не местные, вполне могут принять это холмистое, с каменными лежащими фигурами место, за проклятое, а жители степей, даже половцы иногда, славятся суеверностью.

 Да и искать одну девчонку ночью в такой туман, согласитесь, не разумно, даже для половцев. Те наверняка уже набрали пленников, может, подожгли поселения за собой, и погнали с собой добычу в полон. Семеро одного, как ведано, не ждут.

 Ну а если это кто из местных племён?  А, всяко может быть...

 В любом случае, есть у него хорошая кольчуга, малая палица, да добротный меч. Был ещё лук, да жаль, несколько седмиц назад сломался. Теперь для дальнего боя только праща да рогатка.

 Ну ничего, четверых-пятерых на себя взять сможет, а дальше лучше бежать да девку прихватить!

 Но ещё лучше – по иному.

 И странник снял плащ, в который аккуратно завернул деву с котёнком. На миг она открыла глаза. Взгляд был замутнённый, как у любого внезапно разбуженного спящего человека. В очах её на миг успел отразиться десятый сон и отчасти сам путник. Но потом дева снова потеряла сознание. Мужчина надеясь, что она не разглядела его, закинул ношу свою новообретённую на плечо, и начал подниматься.

 К тому времени воевода Ночь с дружиной своей туманной отступали, и на горизонте, светлой, пока незаметной с низины полосой, уже готовился к выступлению со своей победоносной армией Рассвет.