Диссонанс

00:01

Раньше об этом упоминать не приходилось, но с тех пор, как Вадим впервые посеял сомнения в моей душе насчет происходящего, меня не покидает страх. Это сложно описать словами. Из головы не выходит мысль о собственной невменяемости. Это страх того, что жизнь разрушена, причем необратимо. Вот пару минут назад казалось, что есть перспективы, цели, друзья, а теперь все это разом уничтожено, а осталась только слабая надежда на исцеление. Но ведь даже если получится выбраться отсюда, разве жизнь станет прежней? Все, кроме самых-самых близких, будут обходить стороной, когда узнают о том, откуда я вернулся и через что прошел. Они не смогут до конца поверить в мое здоровье. А страх связан еще и с тем, что ведь может стать хуже – я не смогу выздороветь, и застряну здесь до самой смерти. Или навсегда, если говорить об этом месте с точки зрения Аллы, ведь я не могу состариться. Второй вариант хуже. Даже если я вменяем сейчас, то ведь это не защищает меня от безумия в будущем. Хорошо, что сейчас никого нет. Алла и Вадим пытают меня, играя в аналог «хорошего» и «плохого» копа. Опять лег, достало печатать. Интересно, смогу ли я искусственно вызвать «приступ памяти»? Закрыл глаза и выбрал один ничем не примечательный день.

Сентябрь. Желтое солнце окрашивало всю окружающую действительность в соответствующий цвет. На земле лежали листья, которые уже устали от сравнений с трупами. Я сидел и слегка раскачивался на качелях в своем подъезде. Удивительный день – никого нет. Такое случается довольно редко, ведь это целая череда совпадений. Витя еще не вернулся из своего путешествия на юг, оно ожидаемо неожиданно продлилось еще на две недели; Ангелина уехала к родителям в область, а мои собственные родители поехали праздновать день города. Я отказался составить им компанию, поэтому остался здесь в абсолютном одиночестве. Парадокс: вокруг столько людей, но, тем не менее, чувствуешь себя дубом в еловом лесу. Казалось бы, все-таки круг знакомых довольно широк, весь Интернет в моем распоряжении, а все равно не хочешь выходить за привычный круг общения. Это похоже на зимнее утро, когда лежишь в постели и не собираешься вылезать из-под одеяла, потому что в комнате прохладно. Поэтому я сейчас на качелях, время близкое к вечернему, солнце постепенно садится, но все еще сильно. Детей мало, только несколько парней пинают мяч неподалеку от меня, представляя, что находятся на футбольном поле в окружении десятков тысяч людей, внимательно следящих за каждым их действием. В действительности же у них всего один зритель, и тот смотрит скорее не на них, а на одинокое дерево, растущее поодаль от нескольких остальных. Приятно, что в нашем подъезде вообще есть деревья, а то ведь вся архитектура сводится к небольшой детской площадке и грустных автомобилей, ждущих своих хозяев в любую, даже самую плохую погоду. Если бы меня звали Андрей, то я непременно задумался о своем сходстве с этим одиноким деревом, возможно даже написал бы что-нибудь большое на эту тему; острое ощущение, что осенью ты, как и это растение, увядаешь, теряешь силы, иногда возникает, но все-таки быстро проходит. Весной же, когда, казалось бы, сил должно быть полно, их все равно не прибавляется.  Чем же я похож на это дерево? Пожалуй, только тем, что нахожусь поодаль от всех остальных, похожих на меня. Можно сколько угодно называть это независимостью, но это скорее обособление. От скуки стал раскачиваться чуть сильнее, но качели при этом не превратились в крылатые. Жаль, что они не летят, да месяц все-таки не подходящий, на дворе сентябрь, плюс семнадцать градусов, а апрель остался далеко позади. Детство кончилось. Можно съездить к дедушке с бабушкой за город, постараться вернуться в недалекое прошлое, когда было весело весной делать из луж на улице ручьи, бегать с палками, стараться изобрести что-нибудь новое и искренно верить, что получится собрать новую модель велосипеда. Только вот теперь дорога до детства – настоящая Зеленая миля. Во-первых, расстояние между границей города и населенным пунктом, где я рос, действительно примерно одна миля, а во-вторых, по приезду кажется, будто умираешь – ощущение изоляции не покидает ни на минуту, только если не получается отвлечься. Там не осталось друзей.

Стало любопытно, выдержит ли ветка одинокого дерева мой вес, если я попробую повесится. То самое любопытство, которое движет науку вперед с самых древних времен мутирует во что-то бессмысленное. Не сказать, что мне сильно грустно, просто представил кадр для фильма: персонаж ночью хочет повеситься, дома у него ничего не выходит, прыгать с крыши он рисковать не хочет, потому что боится выжить после падения, другие средства в голову не пришли, поэтому приходится искать подходящее место; персонаж выходит на улицу, видит дерево, бросает веревку на ветку, подставляет что-нибудь под ноги, закрывает глаза, толкает этот предмет и уже готовиться умирать, как вдруг ветка обламывается. В итоге он передумывает умирать. Для добавления колорита этот человек должен быть психоаналитиком, которого доканывает депрессия. Или слишком избито?

Все еще качаюсь, а дети уже разошлись по домам. Возможно, они пошли в одну квартиру и там продолжают играть, только не в футбол, разумеется, а, например, в компьютер. Или делают уроки на завтра. Просто не могу сказать, сколько им лет. Когда мне надоест воздух, пойду домой задыхаться, а пока буду раскачиваться. Если посмотреть на часы, уверен, окажется, что прошло не так много времени, как можно подумать.

Открыл глаза. Этот сон кончился. Вокруг ничего не изменилось. Сам себе напоминаю Гарольда в сцене, где он и Мэрион лежат в квартире головами друг к другу.  Только проблема в том, что нет Мэрион. Есть только Алла, которая наверняка скоро придет и увидит, насколько плачевное мое состояние.

-Как дела? – Алла появилась в проеме с улыбкой на лице, но после того, как увидела мою гримасу, сразу стала серьезной. – Что, он опять приходил? – медленно подойдя к кровати, она села на ее край и положила руку мне на лоб, - как ты себя чувствуешь?