Дни Клары

Глава Одиннадцатая. «Мама».

От возвращения домой он не испытывал чего-то, даже слегка напоминающее чувство ностальгического счастья. Когда он вспоминал о прошлых его визитах, лоб начинал непроизвольно морщиться, а между бровями появлялась такая выразительная морщинка, что было непривычно видеть у молодого человека такие старчески отчетливые морщины.

Он остановился перед широкой белой дверью, по всей поверхности которой виднелись отвратительные разводы от неровных мазков масляной краской – дверь его детства. Как и ожидал, он стал испытывать нарастающее чувство ненависти. Уже в течение четырех мучительных и нескончаемых минут он ненавидел эту дверь, как ненавидел то, что она собой закрывает. Два года разлуки. Для Адама за ней скрывались не люди, а один трудно сплетенный предрассудками и странными принципами характер, в котором еще слегка дымился образ той самой матери, которые должен видеть каждый ребенок.

Дверь стоит перед ним, и возможно, почти наверняка, считает, что он бессилен перед ней, покосившегося и неровного куска мертвого дерева. Силы покидают его всякий раз, когда он пытается поднять руку и повернуть круглую ручку, отливающую от нежного вечернего солнца скупым блеском меди. В тот момент, когда дверь неожиданно открылась, сердце Адама опустилось в самые пятки, прихватив с собой весь дух.

В дверях стояла низкая неопрятная женщина с прилипшими к лицу волосами вылинявшего до седины каштанового цвета. По ней было видно, что она только что поднялась с постели и совершенно случайно решила выйти на улицу подышать. Она держалась за свой махровый грязно-серый халат, словно обхватывая себя руками, слегка пошатывалась и ежесекундно щурила глаза, стараясь проморгаться. Весь ее вид говорил о том, что она либо пьяна, либо испытывает отвратительнейший синдром похмелья.

-Что ты забыл здесь? – едва слышным, хриплым голосом спросила она, уставившись на пришедшего, будто видела его впервые. Ее лицо изображало оскорбленное удивление, будто она обнаружила, что забредший в ее огород боров затоптал весь урожай и сейчас сладостно грызет капустный лист.

- Здравствуй мама, – угрюмо и вежливо сказал Адам.

-Я сказала: зачем ты пришел? А не «здравствуй ты, как там тебя…» - упавшим тоном пробурчала она и взметнула свои пожелтевшие заплывшие глаза к небесам. – Видит Всевышний, что справедливы будут мои слова, когда я пошлю тебя ко всем чертям, если ты пришел сюда, чтобы просить свою долю от дома! Знаю я, что произошло. Растрезвонили уже по всей деревне. У тебя дом сгорел, недостроенный.

-Достроенный, – попытался перебить Адам, но его тот час заткнул за пояс непрерывный поток слов.

-Так что говори, что тебе нужно, не трать наше с сыном время. А ты, - она говорила это без усилий и изменения интонации, непрерывно ощупывая его заплывшими глазами, - давно мне не сын, называй меня по имени.

-Я буду звать тебя мамой, потому что ты таковой являешься, и я всегда тебя звал так, – с жаром произнес он. – Мама, я пришел не для того, чтобы ругаться, я… - его снова перебили.

-Ты будешь называть меня госпожа Гранова, а моего единственного сына господином Грановым, если хочешь получить от меня хоть что-то, хоть мельчайшую порцию моих услуг, в которых ты явно нуждаешься, – с отупляющей уверенностью прошипела она.

В эту секунду в глазах его появилось неподдельное отчаянье, исчезнувшее спустя всего одно мгновение, но все же успевшее зажечь в глазах женщины ликующий огонек. Он был согласен на все ее условия, лишь бы зацепиться за последний выступ, способный спасти его на отвесной скале. Уже несколько дней он скитался туда-сюда в поисках помощи, беспрерывно размышляя, что ему делать дальше. Ничего не нашлось. Никто ему не поможет. Только он… и, может быть… они? 

-Послушай…

-Послушайте, – изображая голосом терпеливую пощаду, поправила она.

-Послушайте, госпожа Гранова, вы знаете мое положение. Мне нужно пристанище, хотя бы ненадолго, и вы – последний человек, способный дать его мне. Ведь когда-то…

Адам сначала побледнел, и его матери показалось, что он упадет в обморок прямо перед их дверью, а это столько проблем! Но он не упал и даже залился краской. Теперь его лицо было похоже на розовое, обожженное лучами облако прямо над их головами.

-Я – последний человек? Видимо, скитания по чужим городам не дали тебе ничего, кроме умения унижаться. А ведь когда ты уходил, я тебе сразу сказала, что в своем пути ты будешь проклят и не найдешь ничего того, что хочешь найти. А знаешь почему? Потому что ты ехал бездельничать, как последний лодырь! Не хотел остаться и помогать нам с делами – и вот, что получил. Ни друзей, ни работы, ни денег! Ты похож на голодранца. И место тебе там, где ты сейчас! На улице,– закричала она, надменно подняв подбородок, - Теперь не проси помощи. Здесь ты не найдешь ее.

Адам не дышал уже минуты две. Стоял, опешив, на месте и смотрел в глаза матери, как будто надеялся разглядеть в них нечто, расходящееся с тем, что она говорит. Ему уже приходилось слышать от нее что-то подобное, но он не ожидал, что и сейчас ему придется выслушать то, что ему, наконец, удалось придать забвению в своей памяти. Он медленно втянул воздух, чувствуя, как кружится голова. 

-Я не рассчитываю на вашу благотворительность, и потому начну разговор с пояснений. Только попытайся выслушать. Я знаю, что в этом доме есть и моя доля. После смерти отца ровно треть положена мне по закону наследования, две остальные - ваши с братом. Но я пришел сюда не за тем, чтобы разобрать дом по частям и забрать свою долю. Вы могли не беспокоиться об этом совершенно, ведь вы меня знаете… – голос его возрастал и местами после услышанного был похож на клокотание или рев. – В тот день, когда я уходил, я снова объяснил вам, тебе и брату, и вы слышали это, ведь я сказал так громко. Так громко! Черт побери… Я сказал, я объяснил, что больше так жить не могу, и поэтому ухожу; Поэтому, а не потому, что я ненавидел вас. И мне ничего от вас не надо! Мы были одной семьей и я любил вас такими, какие вы есть! – Глаза Адама стали совсем водянистыми и зрачки глядели уже сквозь солоноватую пелену слез; щеки и нос покраснели, - Я не собирался вести эту вражду, которую начала ты, мама. Ты тогда сказала мне… ты сказала – Он чем-то поперхнулся, наверное, слюной или еще Бог знает чем, и начал трястись всем телом, как будто сидел в машине, едущей по щебенке, - ты сказала, что если я уйду, то ты перестанешь меня любить навсегда. Ты сказала, что как бы трудно тебе не было поначалу, но ты забудешь меня. Ты говорила, что тебе станет плевать на меня. Я просил тебя, но ты не слушала. Совершенно меня не слушала! Ты ненавидишь меня? Как и говорила тогда – навсегда?



Отредактировано: 21.09.2015