Дни нашей жизни

Небесно-голубой

Элла Ильинична крутила в руках карандаш, рискуя сломать его пополам. Момент был напряжённый: прямо сейчас и прямо при ней секретарь кафедры выясняла одну деликатную подробность, способную перевернуть всю жизнь нервной женщины.

Впрочем, подобная нервозность ей самой была в новинку. Ещё час назад она вдохновенно читала лекцию о символизме рябины в русской классической литературе, а теперь могла бы посягнуть на славу той же рябины в номинации «Щёки красные, распрекрасные».

Секретарша, миловидная аспирантка, только что повесила трубку и повернулась к залитой румянцем и смущением Элле Ильиничне:

– Не женат, детей – нет!

Это звучало сильно – как лозунг коммунистической партии. Лирика звуков кружила голову, сердце суматошно билось о грудную клетку, истерично голося: «Не женат!» – тук – тук – «Детей нет!» – тук – тук.

Раздался стук в дверь, Элла вздрогнула. Не дожидаясь приглашения, в кабинет постепенно проникли нога, живот, подбородок, а потом и весь Анфим Абдразакович – немолодой, но новый преподаватель Религиоведения с почти готовой докторской на тему оккультизма.

Элла Ильинична выронила карандаш. Две недели назад, в возрасте сорока трёх лет, она впервые влюбилась. С тех пор абсолютно всё шло наперекосяк, но виделось в чудном свете. Главным образом чудо состояло в удивительной неспособности Анфима Абдразаковича замечать Эллу Ильиничну.

***

«Надо брать судьбу в свои руки!» – настраивала она себя, торопясь к метро. Под плотной тканью бюстгальтера покоилась фотография Анфима Абдразаковича, честно стыренная из личного дела в отделе кадров.

Когда в нашей жизни наступает критический момент, все мы идём к ней – к подруге одной знакомой нашей сестры со стороны прабабушки – к проверенной и надёжной гадалке.

В мрачной маленькой гостиной, искусно обставленной на манер а-ля «Хрущёвка» Элла хотела получить ответ на самый сокровенный вопрос: как? Как бы сделать так, чтобы ОН обратил на неё внимание.

– Лампочку принесла? – буднично прервала её пылкий лепет гадалка.
– А фотографию уже доставать? – робко спросила Элла, кандидат культурологических наук, вытаскивая, однако, требуемую лампочку из сумки.
– Да погоди ты, я ж ни черта не вижу.

Раздался характерный скрип, через минуту гостиная приобрела и свет, и цвет. Ещё через полчаса тасования карт и тяжелых «хм-м» для Эллы прозвучал ответ, разложенный пасьянсом на ажурной скатерти стола:

– Пышная дама, что в доме казённом, 
В платье, что небу подобно, 
плывёт.

И сударь желанный, 
Влюблённый до дрожи, 
За дамой, что в платье, 
покорно идёт.
 

Девятнадцать долгих лет, полных морфологических, синтаксических и смысловых анализов стихотворений поэтов Серебряного века, не помогли Элле осознать очевидность ответа. С робким недопониманием хлопала она глазами, пока гадалка не сжалилась над ней:

– Ну, чего сложного-то? Женщин он любит покрупнее, с округлостями в нужных местах. Подожди чутка, раздобрей, потом платье надень, шоб голубое как небо, и ходи вокруг него туды-сюды. Заметит. Гарантия сто процентов. Чего кривишься? Тебе только на пользу пойдёт, а то доска доской.

В тусклом свете фонарей Элла Ильинична брела домой. Пышная дама – это она. Дом казённый – институт, тут полная ясность. Наесть килограммы для нужных форм – вот это потребует времени, а счастья хочется сейчас! Да и какое платье, когда ноябрь, серость, гололедица…

Мимо неё прошла кучка школьниц: без шапок, без шарфов, но все как одна в длинных пуховиках не по размеру.

– И что за мода такая пошла, – пробубнила Элла. Через секунду она вприпрыжку бежала домой, зная точный путь к сердцу Анфима (вдох) Абдразаковича (выдох).

Выходные прошли суматошно. Найти пуховик небесно-голубого цвета в многомиллионном городе, жители которого предпочитают практичный чёрный, оказалось непросто. С любовью в сердце и азартом в глазах Элла Ильинична упорно обивала пороги магазинов и, наконец, обрела искомое на оптовом складе китайской овощебазы.

Небесно-голубой пуховик был на два размера больше нужного и округлял уважаемого преподавателя Культурологии во всех требуемых местах. Радостным облачком кружила она по комнате.

– Получится! Сбудется! Исполнится! – ликующе скандировала женщина, раздражая соседей своим позитивным взглядом на «что там у ней происходит, чёрт её дери!».

***

Студенты были не в восторге. Хотя формат сегодняшней лекции казался занимательным, на улице хотелось курить, пить кофе и идти домой, но никак не воспринимать поэзию Блока всерьёз.

Элла Ильинична вдыхала загазованный воздух улицы как сладкий эфир. Не обращая внимания на недовольство студентов, она одухотворенно размахивала руками, сея разумное и метафоричное в непаханные умы замёрзших уже не детей. Ноги преподавателя, обутые в сапоги на непривычно высоком каблуке, сумбурной чечёткой задавали ритм всей лекции. А глаза! Глаза смотрели на него. Второй этаж, третье окно слева, почти по центру. За кафедрой! То он линейкой жахнет по столу, то призадумается, как древнегреческий философ.

«Ну, подойди же к окну, подойди! Посмотри на меня!» – заклинала Элла своего Анфима, но то ли стекло мешало её всепоглощающе упрямой и позитивной энергетике, то ли сознание у него оказалось невосприимчивым. К окну он так и не подошёл.

И все пять лекций прошли так: под аккомпанемент замёрзших зубов и робких предложений студентов вернуться в аудиторию. В томном ожидании хоть одного, случайно брошенного взгляда, Элла Ильинична сидела в институтском сквере на скамейке и проверяла работы, заполняла журналы, пила чай из термоса и переписывала учебный план на два года вперёд.

Темнело быстро, на душе Эллы Ильиничны становилось чернее чёрного. Небесно-голубой пуховик ватным одеялом обнимал её за плечи, но не грел. Согреть преподавателя Культурологи могла только любовь, а на сегодня родник иссяк.