До новой встречи в Пропасти

VIII

Запись номер шестьсот сорок девять

Двадцать второй год без имени

Что есть любовь? Любовь к родителям и родным, к Родине, к женщине… как она рождается? И что может преодолеть? Много лет назад я задавал себе подобные вопросы. И тогда я нашёл ответ. Но теперь всё иначе.

Я сделал всё, чтобы отгородиться от мыслей Катрины. Мне было стыдно толковать их. Это слишком личное. Долгие годы я был идеалом, к которому она тянулась, с которым хотела остаться. Мысли обо мне отвлекали её от настоящего, от долга перед родственниками, от мужа, которого она презирала, делали её счастливой и несчастной одновременно. Да, бывает и так. Бывает, чувствуешь себя влюблённым и окрылённым, но горюешь, ведь не можешь добраться до того, кто дорог. Катрина… Катрина любила вовсе не меня, а выдуманного героя, прекрасного и идеального. Её грезы создали его, а у меня, кроме лица, не было с ним ничего общего. И теперь она это поняла, узнала обо мне больше, чем за все годы нашего знакомства, впервые прикоснулась к моей истории. Она стала первой, кому я доверил бортжурнал, первой, кто стал свидетелем моих сомнений, терзаний и печалей. И это было жестоко. Но необходимо.

Катрина была разочарована. Я старался не подслушивать, но всё равно меня касалась тень её эмоций.

Разочарование. Разочарование. Разочарование.

Не таким она хотела меня видеть. В голове она слишком долго хранила идеальный образ, образ героя, в котором не было и тени меня. Меня ведь Катрина не знала. Образ она и полюбила, к нему рвалась. А я… я разрушил её мечту. Так уж вышло, что мы тяжелее всего расстаёмся с иллюзиями. За них мы цепляемся из последних сил. Но наш суровый мир иллюзий не терпит. Все вещи следует называть своими именами. Я причинил бедняжке боль, но зато она узнала правду.

Катрина дошла до самого конца, и… что меня потрясло, вложила в журнал письмо. Она признавалась, она делилась переживаниями, словно бы отдавая долг, словно бы подчеркивая: ты доверился мне, а я — тебе. И слова её были ласковы. Катрина обращалась ко мне так, словно бы ничего не произошло, а ведь изменилось многое. Она удивила меня своей добротой, желанием понять. Она хотела оставить что-то для меня, прежде чем уйти.

Сколько снега выпало! Кошмар! Снег я терпеть не могу. Он холодный, неприятный, липнет к волосам и одежде. А вкупе с ледяным ветром делает жизнь невыносимой. Я чистил взлетно-посадочную полосу, ведь нужно было готовиться к вылету. Вот-вот Катрина покинет летун. И мне придется её отвезти. Возможно, туда, где она найдет свою погибель. Чем больше я об этом думал, стараясь отвлечься от переживаний Катрины, пытаясь не толковать её мысли, быстрые, сбивчивые, которые она так спешила переложить на бумагу, тем мрачнее становился. Скверный план! Скверный!

Потом я закрылся в ангаре с зелёными крыльями. Пришло время готовить самолет в вылету и, вполне возможно, к бою. Кто знает, что может случиться! Джио может нас вычислить. Джио всё может. И если не получится скрыться, придётся сражаться. Джио не даст слабину. В следующий раз она убьет Катрину и попытается прикончить меня.

«Теперь я знаю твою историю. Но, дорогой, любимый, я не могу сказать, что знаю всё. Быть может, всё я не узнаю никогда. Но то, что стало мне доступно… потрясает! Мне, возможно, не понять. Не пережить того, что ты пережил, не подняться так же высоко и не упасть, не сломать крылья. Я не пойму, я словно бы живу в другом мире. Царство и Элевентэль. Они похожи и не похожи. Как мы с тобой. Нас объединяет Пропасть, но мы словно существа из разных миров. Твой мир такой удивительный, притягательный, загадочный и… страшный. Как и ты сам. Но разве это что-то значит? Разве что-то изменилось? Нет! Нет! Ничего не может измениться. Для меня – никогда! Ты по-прежнему тот, кто спас меня и оберегал. И сейчас ты помогаешь мне, а ведь не обязан. Я тебе чужая. Даже не так, чуждая. Вот правильное слово. Я человек, и, наблюдая за тобой, понимаю, что мыслю иначе. Вот что разделяет нас, и мне трудно даже представить, что нас может что-то объединить. Я не хочу надеяться. Это было бы глупо – рассчитывать на что-то. Мои мысли, мечты кажутся такими мелочными в сравнении с твоими рассуждениями. Я-то думаю только о себе, и всегда так было. А ты – о других. Ты добрый, и неважно, что ты сам о себе думаешь. Ты очень добрый, поэтому и отказался от прежней жизни. Мне хочется пожалеть тебя, но как, ведь ты не станешь слушать? Мне не подступиться, я робею. А мысли… мысли – это всё равно не то. Поэтому я и пишу. В последний раз обращаюсь к тебе и хотя бы на бумаге могу раскрыть всё, что чувствую. Возможно, мне не понять до конца твою боль, но знай, ты хороший, хороший, и за тобой хочется идти. Ты вызываешь доверие, ты надежный. Ты прекрасный друг. Не забывай об этом. Меня ведь скоро не будет рядом, я не смогу всё время об этом напоминать. Никогда не забывай! И, может, я всё равно буду на это надеяться, ты хоть иногда вспомнишь обо мне. Пусть я и незначительная часть твоей жизни, всего лишь маленькая её часть. Но я была, я тебя полюбила. Пожалуйста, не забывай об этом!»

Элевен не поймёт человека, равно как и люди, особенно «куколки» не могут стать ближе к нам. Не могут и не желают. Нам кажется: они другие, мы совершенны и сложны, а они – нет. Они не лучше животных. Но мы видим лишь то, что хотим видеть. Люди не похожи на нас, но в них есть нечто удивительное, уникальное и прекрасное. То, что, возможно, недоступно нам. Я всё равно наблюдал за Катриной, слушал её мысли, поражался доброте. Она узнала мою историю и приняла меня. Пожалела! Пожалела элевен! К чему мне жалость? Я должен был гневаться, но, как ни странно, не сердился, напротив… вспоминал, сколько радости мне доставило знакомство с Катриной. И как много в этой молодой женщине осталось от очаровательного ребенка, которого я спас от смерти! Как много! И нежность, и бурлящая энергия, и непосредственность, и неутолимая жажда знаний. Катрина многими своими качествами напоминала Орнеллиэль. Но мои чувства к этой «куколке» были иными. Чувства… оказывается, я на них ещё способен.